Томас С. Элиот. Поэт Чистилища - Сергей Владимирович Соловьев
В первый же день высадки погибло около 18 тысяч бойцов. Многие тела похоронные команды просто сбрасывали в Дарданеллы, где их уносило течением.
Уотсон посетил младшего брата Верденаля, Пьера: «Он до сих пор жил в большом каменном доме недалеко от центра города, где выросли он сам, его брат, а до этого – их отец. Дом и его жители дышали воздухом консервативной грации и сознания преемственности. Будучи родом с севера, семья до смешного гордилась местным беарнским наследием, была настроена твердо против радикалов и голлистов и отчасти сохраняла настроения, которые в начале века назвали бы антидрейфусарскими»[140].
Брат подтвердил большой интерес Жана к литературе (он занялся медициной из уважения к семейной традиции). Говорилось о его способностях к языкам, о любви к поэзии (Лафорг, Малларме), о знакомствах в кругах молодых парижских литераторов консервативного направления.
Знакомый Жана Андре Шлеммер, французский протестант-англофил, писал Уотсону, что Верденаль «мог склоняться к монархизму теоретически, но не собирался принимать участие в экстремистских движениях». Этот взгляд был близок и Элиоту. Они ценили свободный разговор на глубоко интересовавшие обоих темы. Хотя ответных писем не сохранилось, это ясно чувствуется в письмах Верденаля. Казалось бы, ничего особенного, но для Элиота это могло быть очень важным.
Дружба, так, по существу, и не получившая развития, более того, постепенно угасавшая (это видно из писем), могла переживаться с новой силой, уже как утрата, после того как до Элиота дошла весть о гибели Жана Верденаля.
12
«Европейский год» Элиота завершился поездкой в Мюнхен и по северу Италии. В поездке он интенсивно работал над двумя поэмами – «Любовной песнью Дж. Альфреда Пруфрока» («The Love Song of J. Alfred Prufrock»») и «Женским портретом» («Portrait of a Lady»).
В Мюнхен Том приехал в июле и поселился в Pension Bürger (Luisenstrasse, 50) в нескольких минутах ходьбы от знаменитых мюнхенских музеев – Старой Пинакотеки с великолепной коллекцией картин старых мастеров, включающей и нескольких «Святых Себастьянов», и Глиптотеки с ее античной скульптурой. Чуть дальше находились старый королевский дворец (еще недавно Бавария была независимым королевством) и парк Хофгартен в ренессансном стиле, разбитый еще в XVII веке.
Хофгартен с двух сторон окаймлен колоннадой. В центре прямоугольного парка находится изящный храм Дианы. Под колоннадой – несколько кафе. С противоположной от главного входа стороны можно выйти в старый город, улицы которого плавно спускаются к реке Изару. Истоки Изара находятся на юге, в Тирольских Альпах. В том же направлении, к югу от Мюнхена, примерно в 25 километрах, лежит озеро Штарнбергерзее. Там, на острове Роз (Roseninsel) находилась вилла баварского короля Людвига II. Признанный психически больным, он утонул в озере вместе с сопровождавшим его доктором. Людвиг II был покровителем композитора Вагнера и до фанатизма любил средневековую мифологию. TWL полна намеков на эти события недавней истории.
По-видимому, к 1911 году относится (скорее всего, случайная) встреча Элиота с графиней Марией Лариш (1858–1940):
Лето напало на нас, пронесшись над Штарнбергерзее
Внезапным ливнем, мы скрылись под колоннадой
И вышли, уже на солнечный свет, в Хофгартен,
Bin gar keine Russin, stamm’aus Litauen, echt deutch.
А когда мы в детстве ездили в гости к эрцгерцогу,
Он мой кузен, он меня усадил на санки,
А я испугалась. Мари, сказал он, Мари,
Держись покрепче. И мы понеслись.
(Пер. А. Сергеева)
На связь этого отрывка с воспоминаниями графини (Larisch М. My Past. London, 1913) обратил внимание Дж. Моррис[141], однако, как указывает вдова поэта Валери Элиот, «предполагалось, что Элиот должен был читать книгу, но на самом деле он встретил автора (где и когда неизвестно), и его описание катания на санях взято дословно из разговора, который у него состоялся с племянницей и доверенным лицом австрийской императрицы Елизаветы»[142]. Елизавета Австрийская (1837–1898) была супругой австрийского императора Франца-Иосифа I и сестрой несчастного Людвига II.
Смысловую нагрузку этого отрывка намного увеличивают события, в которых была замешана Мария Лариш. Элиот, видимо, прекрасно сознавал это десять лет спустя, работая над TWL. К этому времени он уже познакомился с мемуарами Марии Лариш: сумасшествие Людвига II, Вагнер, пристрастие Елизаветы Австрийской к жемчугам (им отводится символическая роль в TWL) и трагическое самоубийство эрцгерцога Рудольфа в замке Майерлинг, тоже отразившееся в поэме.
В 1911 году в пансионе на Луизенштрассе он писал другую поэму, «Любовную песнь Дж. Альфреда Пруфрока».
Как город соблазнов, Мюнхен мог соперничать с Парижем. Помимо серьезной «Любовной песни …» Элиот написал в это время ерническое стихотворение, озаглавленное «Баллада для толстой Лулу»[143]. Содержание американской газеты «Outlook» (с пуританским уклоном) прямолинейно противопоставлялось рефрену, обращенному к Лулу, с призывом приходить на «Whore House Ball»[144]. Элиот хладнокровно экспериментировал с техникой стихосложения и игрой слов, например, «Whore House» («публичный дом») рифмовался с «warehouse» («складом»). Другой пример подобной рифмы: Hauptbanhoff (главный вокзал) и «pulled her stockings off» («сорвала чулки»).
В Мюнхене Элиот также испытал серьезное недомогание – позже он писал об «анемии головного мозга», хотя трудно интерпретировать в терминах современной медицины диагноз столетней давности. Течение было не очень тяжелым, в госпиталь он не попал. В качестве лечения рекомендовались здоровая еда и прогулки. Поездка на Штарнбергерзее могла входить в курс лечения. И в этот раз, и в будущем, недомогание помогло ему сконцентрироваться на творчестве.
Можно сопоставить «Любовную песнь…» и «Женский портрет» Элиота с «Марбургом» Бориса Пастернака. События, о которых писал русский поэт, произошли в 1912 году, – совпадение почти идеальное. Зато радикально отличаются характеры героев и развитие сюжета. Но ситуации удивительно похожи, только разрешаются почти противоположным образом – нечто вроде музыкального контрапункта. Причем много общего в остроте взгляда и решительности разрыва с поэтической традицией своего времени. Элиота и Пастернака сближают близость «музыкальной техники», сходство поэтических координат.
В тумане и дыму декабрьского дня
Сама собой готова сцена, как это кажется подчас, —
С «Я этот день оставила
