Людмила Иванова - Мой «Современник»

Сейчас такой прием мы видим и у Чусовой в «Грозе», и у других режиссеров, но тогда такая многоэтажная конструкция была новшеством, необычным решением. Декорации к спектаклю «Всегда в продаже» делали художники Петр Кириллов, Михаил Скобелев и Анатолий Елисеев.

Были и блистательные актерские работы, кроме Кисточкина, в первую очередь буфетчица-хамка Клава в исполнении Олега Табакова. Это шедевр! Роль Клавы стала первой в его в галерее образов эксцентричных дам. Зрители бегали смотреть в первую очередь на него, как на чудо.

Табаков играл три роли в этом спектакле: не только наглую буфетчицу, которая как бы связывалась с космосом по телефону, но и лектора Клавдия Ивановича, и главного интеллигента – владыку Третьего измерения. То есть все его герои были перевертышами – могли по надобности, по выгоде становиться то одним, то другим, то есть были абсолютно продажны – к сожалению, даже интеллигенты (значит, Аксенов считал, что и интеллигенция, увы, продается). Наверное, это и есть сюрреализм. Табаков справился с задачей блестяще. Он очень точно реализовал замысел Аксенова – «всегда в продаже».

Очень хороша была Наталья Каташева, играющая старую еврейку – бабушку Принцкеров. Ее совершенно нельзя было узнать: художник Петр Кириллов (ее муж) придумал для нее образ: короткий седой парик с перманентной завивкой, сутулость, накрашенные губы. И это Наташа Каташева – молодая, красивая, элегантная женщина! Бабушка Каташевой, говорила с еврейской интонацией, могла сострить. На вопрос Кисточкина: «Что сегодня в газетах?», она отвечала: «То, что вчера по радио!»

Очень милы были Миллиоти и Крылова, играющие в очередь девочку Олю. Я играла маму Принцкеров, Гурченко – жену джазмена (Олег Даль). По-моему, сила спектакля заключалась не в острых фразах, а в том беспредельном, страшном цинизме, который демонстрировал умный Кисточкин – что блестяще играл Козаков и блестяще выстроил Ефремов.

Но я советую почитать об этом спектакле у Козакова – он его больше любит, чем я.

Трилогия

К 50-летнему юбилею Советской власти в 1967 году театр буквально совершил подвиг, за очень короткий срок поставив трилогию – «Декабристы», «Народовольцы», «Большевики». Три драматурга написали для нас пьесы: Зорин, Свободин и Шатров. Это был новый взгляд на историю.

В наше время «Современник» могут даже осудить за эту трилогию. Но сами мы тогда попытались очень честно отнестись к этим спектаклям, понять героев, изучая историю революционного движения в России. Герои-то были одержимы идеей, у каждого была своя правда, и именно это хотел доказать Ефремов. В «Декабристах» он играл императора Николая I. Потрясенный до глубины души предательством дворян, он сам вел допросы. Но конечно, главная идея спектакля – показать правоту декабристов, а не переживания царя.

В «Народовольцах» Ефремов играл Желябова – то есть уже совершенно противоположную роль. Одной из самых больших удач в «Народовольцах» был образ Софьи Перовской в исполнении Аллы Покровской. Перовская была образованнейшими человеком, знала несколько языков, изучала диалекты и говоры российских губерний.

Ефремов большое значение придавал массовым сценам. Ему важно было показать реакцию людей на казнь народовольцев, и все мы играли безмолвную толпу, все артисты труппы.

Спектакли трилогии были очень красивыми по форме. В «Народовольцах» время от времени на сцене появлялась люлька, я качала ее и пела колыбельную. Наверное, это был символ России.

Вырастешь большая,Отдадут тя замуж,Отдадут тя замужВо чужу деревню…

Над «Большевиками» мы работали особенно подробно. На сцене шло заседание Совнаркома. Комиссары, интеллигентные, образованные люди, вставляли в разговор фразы на немецком языке, долго спорили, прежде чем принять решение о красном терроре. Евстигнеев играл Луначарского, Козаков – Стеклова, а Кваша – Свердлова. Мы изучали жизнь большевистских лидеров, ходили в Кремль, смотрели документальные фильмы о съездах партии, и нас поражала одухотворенность лиц делегатов этих съездов, так отличающиеся от современных, – худые, с блестящими глазами. Мы понимали, что они искренне верили в коммунизм, в справедливое общество.

Мы побывали в музее-квартире Ленина, увидели, как он жил, а жил он очень скромно. Когда у него дома собирались наркомы, они пили чай с маленьким кусочком сахара вприкуску, а все чашки разные – сервиза не было. Его сестра Мария Ильинична спала в проходной комнате за ширмой.

Во время спектакля в зале сидела телеграфистка и передавала телеграммы Ленина. Гораздо позже я узнала, что телеграммы были опубликованы не полностью. Шатров включил в спектакль только первую, благородную часть. Вторую часть, с приказанием, например, расстрелять священников, от нас скрыли, как и многие другие документы и факты.

Во время заседания наркомы узнавали о ранении Ленина, их охватывало беспокойство за жизнь Владимира Ильича, женщины плакали. Зрители тоже переживали.

Я играла секретаря Ленина, Анну Кизес, которая всю ночь стирала его бинты.

В конце спектакля мы все пели «Интернационал», и зал, стоя, вдохновенно пел вместе с нами.

В первые годы, когда каждый спектакль принимали очень тяжело из-за цензуры, некоторые слишком острые фразы на время сдачи убирали из спектакля, но потом восстанавливали. Ефремов был очень умным, мудрым и обаятельным человеком, умел разговаривать с чиновниками. Министр культуры СССР Екатерина Фурцева всегда шла ему навстречу. Она помнила его, когда он еще был секретарем комсомольской организации детского театра, относилась к нему с большой симпатией. Она была интересной женщиной, неординарным чиновником. Ее обаяние я почувствовала, сидя рядом с ней на банкете после получения театром Государственной премии за «Обыкновенную историю».

Фурцева взяла на себя ответственность за поставленную нами трилогию. Шесть спектаклей «Большевики» мы отыграли еще до того, как спектакль был официально принят и разрешен.

Солженицын в «Современнике»

Однажды нам посчастливилось познакомиться с Александром Солженицыным. Он принес в наш театр пьесу «Олень и шалашовка» и сам читал ее. Мы, конечно, пьесу приняли, размечтались, что будем играть, распределили роли. Пригласили Александра Исаевича встречать с нами Новый год, была у нас такая традиция. Актрисы шили себе платья, был бал, капустник. Тот Новый год с нами встречали Василий Аксенов, Булат Окуджава, Белла Ахмадулина, Андрей Вознесенский, Евгений Евтушенко.

Солженицын удивительно здоровался, мне навсегда запомнился этот момент. Он взял мою руку, долго держал ее и смотрел мне в глаза, как бы всматривался, пытаясь понять, что я за человек. Меня это поразило, потому что часто люди, здороваясь с тобой, уже смотрят на другого человека. А Солженицын здоровался так со всеми членами нашей труппы.