Людмила Иванова - Мой «Современник»

Наши дети

Я уже писала, что Ефремов хотел, чтобы мы были одной семьей и даже женились внутри коллектива. В молодых семьях стали появляться дети.

Первыми родителями стали Миллиоти и Фролов, затем – Табаков и Крылова. Однажды, когда мы уезжали на гастроли в Ленинград, опаздывающая Крылова бежала с ребенком по перрону и на ходу передала сынишку в вагон. Помню, Антон был завернут в желтое верблюжье одеяльце. Коляска и кроватка уже ехали в багажном вагоне. Сама Люся едва успела запрыгнуть в поезд.

Антон Табаков и Саня Фролов росли в круглосуточных яслях при ВТО.

В 1962 году Галина Волчек родила сына Дениса. Евстигнеев прыгал до потолка, и весь театр был счастлив. Воспитывала его няня Гали, Таня, которая относилась к нему как к родному внуку.

В 1963 году у меня родился сын Иван. Рожала я его в роддоме № 8, где родились и я, и моя мама. В моей палате лежали тринадцать женщин, огромная палата с высокими потолками – это старый роддом. Двенадцать женщин родили девочек, щекастых, по четыре килограмма, а мой – стандартный, 3 300. Девочек одели в розовые распашонки, а Ваню – в красную в белый горошек. Глаза он не открывал, а мне очень хотелось узнать, какого они цвета. Нянечка сказала: «Возьмите за нос и потеребите». Он открыл глаза и посмотрел на меня моими глазами. Никакие они были не голубые, а коричнево-зеленые, как у меня!

Когда ему был примерно месяц, я с ним установила очень доверительные отношения. Я научилась издавать какой-то очень точный звук «а-а», который он улавливал и радостно отвечал: «А-а!» Я потом пробовала повторить, но с чужими младенцами это не получалось.

Жили мы скромно, в одной комнате с мамой, в коммунальной квартире. Комната была перегорожена шкафом. Когда Ване исполнился всего месяц, Майя Гогулан, моя совершенная подруга, которая спасала меня и помогала выживать в любых ситуациях, пригласила нас с сыном пожить месяц в Монино, в квартире ее родителей (они тогда уехали в санаторий). С переездом возникла проблема – машины у нас, конечно, не было, но один из друзей Майи, архитектор Лёня Тазьба, вызвался нас перевезти. Поселок Монино со всех сторон окружал сосновый лес, и мы были счастливы.

В гости к нам приехал физик и поэт Валерий Канер, и мы решили бутылкой вина и яичницей отпраздновать рождение сына. Ваню туго спеленали и положили в дальней комнате на диван, к стеночке. Он спал.

Сами мы расположились в кухне. Вдруг раздался страшный крик: «А-а-а-а-а!» И все стихло. Я побежала в комнату, где спал Ваня. Смотрю – на диване ребенка нет, на полу, рядом – тоже! Окно открыто. Мне почему-то пришло в голову, что какая-то большая птица его унесла. Я смертельно испугалась, вбежала в кухню, кричу: «Ребята, птица Ваньку унесла!» Мы все бросились в комнату, принялись его искать. Мой муж – он всегда более трезво мыслит – заглянул под диван (диван был на ножках). Ванька лежал там, уткнувшись лицом в пол, поэтому орать уже не мог. Мы его достали, он тут же открыл рот и завопил. Как этот в будущем очень активный ребенок смог, будучи туго спеленатым, свалиться на пол и закатиться под диван?!

Похожая история произошла намного позже с его младшим братом.

Когда Ване был год и пять месяцев, моя мама, которая помогала мне его воспитывать, заболела, и Крылова с Миллиоти уговорили меня отдать ребенка в ясли. Для него это стало пыткой.

В первый раз я привела его, отпустила гулять с группой, а сама осталась у решетчатых ворот посмотреть, как он там. Ваня с плачем побежал к воротам, воспитательница его возвратила. Это повторилось несколько раз, и мне стало плохо с сердцем.

Каждый понедельник Ваня, понимая, что его поведут в ясли, обхватывал колени отца (я уже не могла его водить) и плакал, не желая идти. И каждую пятницу он устраивал нам жуткий скандал. За выходные мы его успокаивали, но в понедельник все повторялось. Я думаю, что эта боль осталась в нем навсегда. Он не мог видеть рябиновые кусты за забором яслей, сразу начинал плакать. А в детский сад он ходил уже хорошо, но вообще был очень домашним ребенком и в пионерский лагерь тоже не хотел ехать.

Потом я с Ваней имела мало хлопот. Он родился художником и все время рисовал. Отец привез ему из Франции фломастеры, мы давали ему большой лист ватмана, и он рисовал сотни солдатиков и матросов. Не дрался с мальчишками, не играл в футбол во дворе – все у него было на бумаге.

Когда ему было полгода, он первый раз поехал в деревню на наши зимние каникулы и сразу очень повзрослел. Галя Соколова пригласила нас в деревню Жучки по Ярославской дороге. Сами понимаете – мороз 20 градусов, изба, русская печка. Мы заворачивали Ваню в тулуп и клали в открытой коляске спать во дворе. Только струйка белого пара шла к небесам. А сами в это время катались на лыжах – час-полтора можно было спокойно отдыхать. Он вдруг стал как-то по-взрослому на нас смотреть, даже с некоторым юмором.

Когда он подрос, мы катались на лыжах вместе. Мой муж приспосабливал санки на двух длинных ремнях, мы сажали в них Ваню и везли за собой.

«Без креста»

По-моему, грандиозной постановкой был спектакль «Без креста» по повести Владимира Тендрякова «Чудотворная». Пионер Родька находил чудотворную икону, и его темная бабка устаивала целую «кампанию»: к ребенку шли убогие и больные, а также обычные жители деревни, с бесконечными просьбами, чуть ли не объявив его святым. Звонкий мальчишка, которого превосходно сыграла Елена Миллиоти, страдал, не знал, кому верить – учительнице или бабке, его мать совсем потеряла голову. Все тянули к нему руки и просили о помощи. В избу врывался инвалид на коляске, которого гениально играл Петр Щербаков, шумный, пьяный, – и Родька не выдерживал и бежал топиться.

Бабка Грачиха – выдающаяся работа Галины Волчек. Грачихе нужна была власть – над деревней, над всей округой, даже если эта власть пришла к ней через внука, которого она объявила святым. Жуткими, корявыми руками она надевала крестик на грудь Родьки. В то время, когда церковь была почти запрещена, во времена безверия, было страшно даже прикоснуться к религиозной теме. Но этот спектакль был направлен не против религии, а против кликушества, жажды власти над душами.

Фомичева и Лаврова играли в очередь мать Родьки, Фомичева показала себя в этой роли большой трагической актрисой. Толмачева играла деревенскую гулящую бабу, Фролов – председателя колхоза, Соколова – учительницу.

На сцене шла церковная служба, священника играл сначала Евстигнеев, затем Заманский. Мы с заведующей музыкальной частью ходили в храм, просили ноты молебна. Регент рассердился и отказал нам: «Молитвы? Для театра?» Потом мы шли по улице, а какая-то старушка бежала за нами и все повторяла: «Отрекитесь от этого черного дела, хуже будет!»