Луи Буссенар - По Гвиане

Кайенна простирается с востока на запад; ее улицы, как я уже говорил, широки и хорошо спланированы. По улице Порта я дохожу до первой улицы направо, самой красивой в городе улицы Шуазель, где находятся типография и мэрия.

Я останавливаюсь перед настоящим чудом растительного царства, быть может, единственном в мире. Это площадь Пальм. В моих словах нет никакого преувеличения, я испытываю подлинное восхищение перед этими великолепными образцами растительного мира колоний. Ровные стволы гигантских деревьев высятся над квадратной площадью, они подобны огромным колоннам, которые поддерживают свод из вечнозеленой листвы и образуют удивительно симметричные арки. Под прекрасными деревьями стелется ухоженный газон. Тот, кто остановился бы здесь, чувствовал бы себя счастливым. Но гуляющий не может наслаждаться идиллической картиной по двум важным причинам. Во-первых, из-за листопада, и поверьте, это не шутка, когда на тебя сваливается палка длиной в пятнадцать — двадцать футов и толщиной у основания с человеческую ногу, с продолговатыми и весьма увесистыми листиками. Не успеешь оглянуться, как у тебя будет сломан позвоночник.

С другой стороны, господа грифы-урубу, избравшие прекрасные деревья местом своего обитания, изрядно загадили все окрестности. Угол с восточной стороны почти недоступен. Невольно вспоминаешь миф о гарпиях, пачкавших все, к чему они прикасались, когда видишь, как полезные, но отвратительные урубу тяжело взлетают, а насытившись, садятся на ветви рядами по десять, по двадцать, по сто птиц, а затем дремлют во время сиесты, старательно переваривая городские отбросы. Пришлось целиком вырубить вдоль улицы ряд пальм, нависавших над нею, чтобы избавить прохожих от… результатов забывчивости этих хищников.

В городе большинство строений — хорошенькие двухэтажные дома; снаружи они белого цвета, а жалюзи покрашены в яркие, немного кричащие тона, радующие глаз, как многоцветное оперение местных птиц и одежда женщин и девочек-креолок. Дома крыты дранкой из прекрасного дерева вапа, легко поддающегося обработке и почти не подверженного порче. Очень высокие крыши со срезанным углом похожи на крыши домов в Эльзасе. Все жилые постройки Кайенны имеют решетчатые галереи с навесами, тоже покрытыми дранкой и снабженными прочными опорами.

Издали, повторяю, они радуют глаз. Они не похожи на массивные дома наших городов с тяжелыми крышами, со строгими гребнями, с застывшими внушительными очертаниями. Постройки в Кайенне похожи скорее на домики, которые рисуют маленькие дети. Все вместе эти прелестные жилища, никогда полностью не повторяющие друг друга, напоминают мне улицы предместья, которые, к счастью, не ведут, как в больших городах, к обычно мрачному, давящему и загроможденному центру.

Улица Шуазель, очень длинная, кончается «сельской местностью», если можно так назвать уголок экваториального леса, который бесстрашные поселенцы когда-то вырубили, выжгли, разрыли и вновь засадили деревьями и который ныне вновь стал тем, чем он был — непроходимым переплетением гигантских растений, ибо эта земля, в какой-то момент подвергшаяся насилию, умеет вернуть себе свои права.

Я пересекаю внешний бульвар на окраине, на самой что ни на есть окраине — можете мне поверить, — так как в двух шагах начинаются непроходимые «джунгли». С этой аллеи, засаженной великолепными манговыми деревьями, видна узкая полоса горизонта, где сливаются земля и океан.

Сейчас девять часов утра, и по улице, отнюдь не пустынной (если учесть общее число жителей города), идут туда и сюда занятые своими делами, улыбающиеся и, по-видимому, счастливые люди. Все они двигаются размеренным шагом, здороваются, приветливо разговаривают между собой.

Я замечаю славную старую женщину, которая идет на почту отправить письмо. Она двигается не спеша, опустив руки, держась очень прямо, выставив грудь вперед. Письмо, запечатанное в серо-желтый конверт, лежит у нее на голове, а чтобы ветер его не унес, на письмо положен камень, своеобразное пресс-папье, что не позволяет посланию внезапно упорхнуть с головного платка женщины.

За нею следует молодая мулатка, неся тоже на голове большую корзину с бананами и ямсом[54]. Она останавливается около высокого негра в широкополой шляпе золотоискателя, курящего «бычок» неимоверной длины.

Они обмениваются крепким рукопожатием и приветствиями на местном наречии:

— Добрый день, куманек!

— Добрый день, мадемуазель!

— Как вы себя чувствуете?

Я прохожу мимо, не понимая и не слыша продолжения диалога…

Мальчишки всех возрастов и оттенков кожи играют на проезжей части улицы. Они резвятся, как дьяволята, и радостно носятся среди прыгающих собак, крякающих уток и блеющих козлят.

Вслед за волами, часто непослушными, с серьезным видом шествуют кули, у которых на ногах и руках звенят серебряные браслеты, а в ноздрях, ушах и даже на щеках красуются кольца. У порогов домов возятся малыши, прикрытые лишь своей невинностью или лучами солнца; они играют чем попало под присмотром погруженных в полудремоту матерей. А мамаши только что позавтракали и тихонько переваривают пищу, покуривая трубочки. Но пусть вас это не шокирует, любезные читательницы! Я совсем не хочу сказать, что все креольские матери курят трубку, но добрая треть, если не больше, предается этому, впрочем, вполне безобидному развлечению.

Замечу в скобках, что они умеют ценить прелесть глиняной трубки и вдыхают дым методично, размеренно, без спешки, так, чтобы не повредить чашечку трубки. То, как они время от времени с точностью и ловкостью завзятых курильщиков сплевывают, показывает, что это занятие им хорошо знакомо.

Старые негры, у которых из-за укуса змеи или из-за язвы ампутирована нога, направляются в один из домов предместья. Они веселы, несмотря ни на что, и все время напевают. Крестьяне покидают рынок в своих небольших повозках, запряженных лошадью или ослом. Женщина считает деньги, полученные утром, и определяет, куда их потратить, да так, чтобы ее муж одобрил покупку. Она купит кусок ткани яркой расцветки, украшение, игрушку для детей, и отец будет рад счастью своей семьи. Стаканчик водки из тростникового сахара дополнит радость и сделает его счастливее эрцгерцога.

Словом, главное впечатление от толпы — чувство радости. Все эти люди счастливы. У них скромные потребности. Немного «куака» (муки из маниоки[55]) или «кассаву» (лепешек из маниоки), небольшой кусок рыбы, например трески, затем «кусочек» воды, чтобы все запить. (Здесь все тела — не только твердые, но и жидкие — измеряются «кусками».) Вот и все, что им нужно. Им неведомы холодные времена года, налоги для них не разорительны, одежда очень проста, а что касается обуви, то они обходятся без нее с 1 января до 31 декабря.