Луи Буссенар - По Гвиане

— А наплевать… протокол… проклятый жандарм-«козленок»!

Мужчина с блокнотом что-то записывает и приказывает негритянке следовать за ним. Та противится, свинья снова визжит: шум, гвалт, вопли. Вокруг собирается народ. И вот развязка — всех ведут в полицейский участок.

Так закончилась эта история. Небольшая колониальная драма меня позабавила, а одно выражение строптивой негритянки привлекло мое внимание: жандарм-«козленок»!.. Что бы это могло значить? Помог какой-то зевака — из тех, что встречаются как в Париже, так и в Пекине, на Таити и в Тананариве.

В Кайенне жандармы-«козлята» — это своего рода колониальные полицейские, которых набирают из числа местных жителей; им специально поручена охрана улиц. В общем-то они — порядочные люди, но негры колонии их всерьез не воспринимают и прозывают «козлятами», ибо их главная забота — ловить заблудившихся козлят и убежавших из загонов свиней. В целом это добродушнейшие и совершенно беззлобные полицейские. Раньше мальчишки выкрикивали им вдогонку всякого рода нехорошие слова и быстро разбегались, когда те пытались схватить юных нарушителей порядка. Теперь же их, как правило, не задевают, но и не относятся к ним почтительнее. И неудивительно. Большинство из них не умеют читать. Их узнают по красным нашивкам. На белые нашивки имеют право только грамотные.

Здесь, как и во всех колониях, есть и другие жандармы. Насколько негры Кайенны бесцеремонно обращаются с бедными «козлятами», настолько они боятся белых из колониальной жандармерии. Жандармы-«длинные сабли», как их здесь называют, далеко не так благодушны, как жандармы-«козлята». Их появление вызывает повальное бегство. Капризничающий ребенок, как по волшебству, становится послушным, сто́ит его матери пригрозить, что она позовет жандарма-«длинную саблю». Бурные сборища людей тают, как снег на солнце, когда появляется белый шлем Пандоры[56], когда слышится бряцанье стальных ножен жандарма, волочащихся по земле, позвякивание его шпор, когда заблестит его портупея.

После войны сюда прислали роту пешей жандармерии. Они высадились в порту и во главе с оркестром, с вещевыми мешками за плечами, прошли маршем по городу. Жители Кайенны, никогда раньше не видевшие жандармов С мешками за плечами и знакомые только с конными жандармами-«длинными саблями», сочли, что это иная порода блюстителей порядка, некий промежуточный вид между «длинными саблями» и «козлятами». Они прозвали их жандармами-«пагара». Дело в том, что пагара, корзина из гибких, тщательно переплетенных прутьев, состоит из двух частей, причем одна из них вплотную входит в другую. Это своего рода портативный чемодан, где негр хранит все свое добро. Пагара может быть размером в сорок — пятьдесят сантиметров в высоту, ширину и длину и вмещать бесчисленное множество предметов. Это vade mecum[57]обитателей трех Гвиан, и он настолько удобен и так часто используется, что на языке негра означает «мое имущество», «мои вещи», словом, все, чем он владеет.

Следовательно, прозвище жандарм-«пагара» было выбрано не так уж неудачно. Поскольку пришельцы имели короткие сабли, а почтительность в отношении власти измерялась, по-видимому, длиной этого оружия, то их шутливое прозвище выглядело как тщательно выверенный символ уважения.

Но оно было неодобрительно встречено самими жандармами, и они постарались от него избавиться. Первые же попытки фамильярного обращения были так решительно отвергнуты, что уважение жителей колонии к жандармам-«пагара» многократно возросло, и их стали бояться, как и «длинных сабель».

Вот какую историю мне поведал в тот день мой собеседник. Прожив в колонии уже четверть века, он, видимо, хорошо знал все, что здесь происходило и происходит. Если же он ввел меня в заблуждение, я разоблачу его перед судом общественности и передам на расправу жандармам всех категорий.

Желая познакомиться с южной частью города, я направился к рынку. Но кайеннский рынок оказался пуст. Привоз продовольствия в экваториальный город был уже завершен. К моему великому сожалению, я смог увидеть только два совершенно безлюдных восьмиугольных павильона, похожих на раскрытые зонтики: в них обычно продаются говядина, дичь и рыба. Третий павильон — овощной.

Урубу, уже очистившие окрестности, дремлют, переваривая пищу. Одни из них сидят на двух больших деревьях, что растут на краю площади, а другие — на крыше дома, покрытого красной черепицей.

Через минуту-две я добираюсь до пролива Лосса, о котором уже говорил. Сейчас время отлива, и почти высохший пролив представляет собой просто углубление с пологими стенами, покрытыми липким и зловонным илом, в котором, похоже, увязли сотни лодок. Я вижу палубные шлюпки, те самые, что при необходимости могут ходить под одним-двумя парусами, беспорядочно снующие лодки, выдолбленные из ствола дерева, лодки всевозможных форм и габаритов и, наконец, множество сампанов — можно подумать, что они прибыли прямо из Кохинхина[58].

И в самом деле, мы находимся как бы в этой стране. Пролив Лосса — своего рода штаб-квартира аннамитов[59], замечательных рыбаков, проводящих жизнь на воде и снабжающих рыбой столицу Французской Гвианы.

Эти славные азиаты, приговоренные в большинстве случаев к ссылке за участие в мятежах, по истечении срока наказания вновь взялись за любимое дело; они с большим успехом ловят рыбу разных пород, которая в изобилии водится у побережья и в бухтах. Аннамиты двигаются не спеша. У них голые ноги и руки; в волосах, подстриженных вровень с затылком — гребень; одеты они в широкие штаны, болтающиеся на худых ногах; на плечи накинуты своего рода кофты с короткими рукавами, застегнутые на желтые пуговицы.

Аннамиты то заняты осмотром и починкой своих сетей, растянутых на длинных шестах, то проверяют снасти лодок и готовятся к плаванию. То один, то другой выплевывает длинную струю слюны, красной из-за бетеля[60], который они постоянно жуют.

Возвращаюсь в город. Пора укрыть голову от воздействия солнечной радиации. Тут я обнаруживаю, что в Кайенне есть канализация — вещь, естественно, полезная, но проложенные для нее канавы крайне примитивны, да еще и с дефектами. Действительно, это две параллельные сточные канавы, расположенные ниже проезжей части улицы; там и сям они перекрыты мосточками, облегчающими доступ к домам.

Во время отлива от канав исходит отвратительный запах. Я не говорю уже о бесчисленных роях жужжащих москитов. Это вопрос, касающийся окрестных жителей, которых они жалят. Но меня возмущает и приводит в отчаяние то, что муниципалитет ровным счетом ничего не делает, чтобы уничтожить открытые очаги заразы.