Джон Эш - Византийское путешествие

В Бурсе есть еще три кулийе, возведенные отцом Баязида Мурадом I, его сыном Мехмедом I и внуком Мурадом II; самый привлекательный из них построен внуком и называется Мурадийе. Вот где можно увидеть Бурсу такой, какой она была двадцать, пятьдесят, а то и сто лет тому назад! Чтобы добраться до Мурадийе, расположенного к западу от центра города, следует идти от Великой мечети и взобраться по крутым ступеням на вершину крепостного холма к мавзолеям Османа и Орхана, где паломников до сих пор больше, чем туристов. И далее двигаться по дороге через парки и чайные садики, примостившиеся на самом краю крутого обрыва (при прогулке из конца в конец Бурсы возникает непередаваемое ощущение: ты словно бы постоянно перешагиваешь с одного балкона на другой), пока на западном склоне холма далеко внизу и чуть в стороне над зеленью кипарисов и платанов не покажется скопление куполов и красных черепичных крыш. Это и есть Мурадийе, где в окружении умерщвленных принцев покоится Мурад II.

Приходить сюда во второй половине дня неразумно, хотя освещение в это время самое лучшее. Когда мы в пять часов вечера добрались до усыпальницы, ворота оказались запертыми. Из-за ограды в притягательной тени платанов виднелись кусты роз и мавзолеи. К счастью, сторож еще не ушел; наши просьбы и умоляющий вид смягчили его сердце. Мы были допущены внутрь, сторож принялся открывать один мавзолей за другим, и каждый оказывался прекраснее предыдущего.

Широкая дорожка, вымощенная булыжником и обсаженная тщательно подстриженными кустами, ведет к усыпальнице султана. Над входом в нее видны изогнутые карнизы крыши, испещренные золотыми письменами. За вычетом этого единственного всплеска эстетического сумасбродства гробница отличается суровой простотой в полном соответствии с аскетическим темпераментом Мурада, но расположенные дальше мавзолеи принцев являют собой совсем иную картину.

Увенчанные куполами восьмиугольники, построенные в византийской манере из перемежающихся слоев кирпича и камня, обильно украшены. Например, в мавзолее принца Мустафы бросаются в глаза изникские изразцы, причем лучшего периода, на которых красные гвоздики, тюльпаны и дикие гиацинты, причудливо переплетающиеся извилистыми зелеными стеблями, протягивают в разные стороны маленькие изящные листья. В мавзолее принца Джема верхние стены и резные арки изобилуют каллиграфией, арабесками и цветочными фантазиями ярких оттенков киновари, голубого, зеленого и золотого. Эта почти чрезмерная для глаз роскошь никак не укладывается в западные представления о том, как надлежит выглядеть надгробным сооружениям, но вполне подходит последнему приюту изысканного Джема, поэта и изгнанника, убитого в 1495 году по приказу своего брата султана Баязида II.

Баязид Молниеносный создал прецедент, когда избавился на Косовом поле от брата: затяжная гражданская война, разразившаяся между его сыновьями после пленения и смерти отца, подтвердила мудрость его поступка. С тех пор у новых султанов вошло в обычай убивать своих братьев (причем не только родных, но иногда и двоюродных): их, как правило, душили наемные убийцы.

Джем отважно противился судьбе. Когда его брат в 1481 году взошел на трон, он поднял знамя восстания, захватил Бурсу и сделал ее столицей, а себя объявил султаном. Он правил восемнадцать дней, после чего вынужден был бежать за границу, где обрел убежище на Родосе у госпитальеров. Смущенные прибытием столь известного изгнанника, рыцари отправили его во Францию, где он провел несколько лет, сочиняя ностальгические стихи, а потом перебрался в Италию. Там бывший покровитель Джема папа Александр Борджиа отравил его за приличное вознаграждение по просьбе султана, который почти пятнадцать лет жаждал смерти брата, а теперь устроил тому пышные похороны.

Но даже братоубийство не в силах омрачить впечатление от Мурадийе. Это ничуть не печальное кладбище, его ауру лучше всего можно почувствовать, присев на каменную скамейку у фонтана перед усыпальницей Мурада. Восьмиугольный мраморный бассейн, в центре которого возвышается простая мраморная чаша. Чистая вода несильно бьет из нее и неприметно перетекает в бассейн, чуть колебля его поверхность. Тени платанов падают на бассейн, окаймленный кустами темно-розовых и белых роз. За ними возвышаются купола мечети султана, мягко вычерченные на сверкающем эмалевом небе. Мавзолеи принцев можно принять за увеселительные павильоны; на Мурадийе начинаешь казаться самому себе фигуркой с персидской или турецкой миниатюры, хотя какой-то отголосок средневекового эллинизма угадывается здесь в сдержанности размеров и гармонии пропорций.

Тепло и благоговение, повседневно изливаемые в этом месте, не могут не тронуть.

Сожженные дома

В туристическом агентстве Бурсы наш вопрос, как добраться до деревни Гольязи, вызвал замешательство и смущение: вероятно, прежде никто об этом не спрашивал. Проще было бы прибегнуть к помощи карты, но мы продолжали томиться в конторе с иголочки одетого управляющего, который заявил, что, поскольку долмуш в Гольязи не ходит, то и делать нам там абсолютно нечего.

– Ну что вы там забыли? – спросил он.

– Для меня это место представляет определенный интерес, – ответил я мягко.

Взгляд на карту свидетельствовал, что деревня эта, как можно было догадаться (подобно большинству турецких названий, слово «Гольязи» имеет вполне конкретный смысл, в данном случае – «летнее озеро»), расположена на острове неподалеку от кончика длинного мыса, вдающегося в воды озера Улубат. Когда-то здесь находился римский и византийский город Аполлония, а само озеро именовалось Аполлионт.

Как оказалось, служащие агентства преувеличили трудности нашей скромной экспедиции. На следующее утро мы дошли до автобусной станции и объяснили первому встречному, куда хотим добраться, а уже через несколько минут сидели в направлявшемся в Бандирму автобусе, который должен был высадить нас на повороте дороги, ведущей в сторону Гольязи. Далее нас в худшем случае ожидала шестикилометровая прогулка. Однако проявить доброту к странникам в деревенской Турции – дело чести, а потому я был уверен, что кто-нибудь обязательно придет нам на помощь. Так и вышло. Проехав тридцать километров по унылой дороге, мы увидели слева бледно-бирюзовые воды озера и вскоре спустились вниз в кузове попутного грузовика.

Занимая неглубокую лощину перед горной грядой, озеро Улубат безмятежно простирается на запад и восток и усеяно лесистыми островами, некогда служившими убежищами для монахов. По мере того как полоска суши становилась ́уже, по обеим сторонам дороги стали появляться саркофаги – в Анатолии верный знак того, что неподалеку находится древний город. За клочком болотистой земли, занятой закрытым рестораном и необитаемым кемпингом, построенным явно для того, чтобы обеспечить местных комаров пропитанием, виднелись скудные остатки городских ворот. Болотистый перешеек, который мы только что миновали, наверняка некогда был частью озера, и Аполлонию связывала с Большой землей и собственным кладбищем короткая дамба, а высокий конический холм перед нами был одним из двух островов, на которых стоял город.