Юрий Бондарев - Вячеслав Вячеславович Огрызко
Но молодой автор в этот раз не отказался от прежних заготовок, как это было с набросками к повести «Шахта № 5». Он попробовал добить её и в итоге повесть разрослась у него до романа объёмом 29 печатных листов. В романе один из героев, Блинов, превратился в Брянцева. Этому варианту писатель дал название «Юность командиров».
Весной 1954 года Бондарев отнёс свои рукописи сразу в два места: в редакцию журнала «Октябрь» и в издательство «Советский писатель». Почему именно туда? Всё просто. В «Октябре» к нему благосклонно относились и главный редактор Фёдор Панфёров, и заведующая отделом прозы Ольга Румянцева. Бондарев ещё с литинститутских лет стал для них своим. Они лелеяли и пестовали его не меньше, чем Паустовский. Всегда привечала его в «Октябре» и одна из редактрис – Цецилия Дмитриева.
К слову, именно в «Октябре» Бондарев в своё время впервые столкнулся с другим бывшим фронтовиком и начинающим прозаиком – Владимиром Богомоловым. Они даже недолго вместе посещали литобъединение при «Октябре». У них оказалось немало общего: оба смотрели на мир в чём-то одинаково, оба ненавидели фальшь в литературе. Нечужие Бондареву люди работали и в «Советском писателе». И более всех там к нему хорошо относилась редактор Кира Иванова, которая была известна тем, что вела почти все рукописи Василия Гроссмана.
Однако мечты об «Октябре» Бондареву вскоре пришлось оставить. Там Кремль, как уже говорилось, сменил редактора. Панфёрова уволили, и на его место пришёл бывший председатель Комитета по делам искусств Михаил Храпченко, который сразу же стал гнуть свою линию и отодвигать в сторону всех любимчиков предшественника.
В «Совписе» же Иванова встретила Бондарева весьма приветливо. Но переступить существовавшие тогда правила она не могла и полученную рукопись отправила на рецензирование трём литераторам: Николаю Атарову, Алексею Мусатову и Константину Буковскому. Самым именитым из этой троицы был Мусатов, которому ещё в 1950 году присудили Сталинскую премию за детскую повесть «Стожары». Начальство его всегда держало при себе (он много лет, в частности, руководил в Союзе писателей детской секцией). Атаров тоже всегда крутился вокруг начальства и на тот момент занимал важный пост в «Литгазете», из-за чего перед ним лебезили все графоманы. Правда, в отличие от Мусатова, Атаров иной раз мог позволить себе отругать охранителей и вступиться за либералов. А очеркиста Константина Буковского, писавшего в основном про сельское хозяйство, сейчас знают только как отца диссидента, которого Брежнев в своё время обменял на чилийского коммуниста Луиса Корвалана.
Отзыв Атарова на первую повесть Бондарева со временем затерялся, а вот рецензии Мусатова и Буковского сохранились. И тот и другой в один голос сразу заявили, что рукопись Бондарева весьма перспективна. «Роман интересен по своей теме, – признал Мусатов в своём отзыве 3 мая 1954 года, – в нём есть живой, свежий материал, нащупаны острые и значительные конфликты» (РГАЛИ. Ф. 1234. Оп. 18. Д. 209. Л. 7).
А самое главное – этот материал не был выдуман. Бондарев почти всё взял из реальной жизни. Как и герои его вещи, он успел побывать на фронте, получил ранение, а затем направление в военное училище. На его глазах молодые офицеры очень быстро сходились, ибо у них было много общего – и прежде всего фронт, – но так же нередко и расходились: иногда по карьерным соображениям, но чаще из-за того, что не поделили девушку.
Но и у Мусатова, и у Буковского по ходу чтения рукописи Бондарева возникло немало вопросов. Оба пришли к выводу, что роман оказался сильно растянутым и вообще нуждался, скажем так, в доводке. «В целом, – заключил Мусатов, – роман требует ещё большой и серьёзной доработки. Надо произвести решительное его сокращение, отбросить всё лишнее и ненужное, углубить и разработать намеченные конфликты, продумать композицию произведения и в первую очередь сделать живыми и убедительными характеры положительных героев романа» (РГАЛИ. Ф. 1234. Оп. 18. Д. 209. Л. 7).
В таком же ключе высказался и Буковский. Его вывод был таким: «Повесть в основном написана. Характеры очерчены, надо только их выписать более тонким пером» (РГАЛИ. Ф. 1234. Оп. 18. Д. 209. Л. 12).
Второй вариант своей вещи Бондарев представил в издательство через полгода. На этот раз начальство отдало рукопись на прочтение одному Буковскому. Критик признал, что автор проделал немалую работу. Во-первых, объём рукописи сократился с 29 до 25 печатных листов. А главное – «очистился язык, меньше стало примитивизмов». Но это вовсе не означало, что вещь состоялась. «Автор, – сурово отметил 16 ноября 1954 года Буковский, – не внял нашему совету. Это его право. Он может предлагать вместо повести в двенадцать листов роман на двадцать пять или тридцать. Но основы для такого романа у автора нет» (РГАЛИ. Ф. 1234. Оп. 18. Д. 209. Л. 16).
К тому времени у Бондарева наладились отношения и с редакцией журнала «Знамя»: именно туда после увольнения из «Октября» Панфёрова перешла хорошо ему знакомая Цецилия Дмитриева. Правда, в «Знамени» она мало на что влияла, но постаралась, чтобы рукопись Бондарева передали на рецензирование разбиравшемуся в военных вещах литературоведу. Таковым оказался член редколлегии журнала, легендарный генерал Пётр Вершигора.
К слову, до сих пор непонятно, кем же был этот человек: талантливым актёром и кинорежиссёром, искусным разведчиком, выполнявшим личные задания Сталина, или опытным партизанским командиром. Известно только, что после войны он преподавал в Академии Генерального штаба и его весьма ценил наш генералитет. Хорошим ли был Вершигора писателем? Тут однозначно тоже не ответить. Он, несомненно, чувствовал слово, а лучшей его книгой стала повесть «Люди с чистой совестью». Правда, в своё время она чем-то не понравилась Сталину, и генерал надолго оказался в опале. Только после смерти вождя Вадим Кожевников включил Вершигору в редколлегию своего журнала «Знамя».
В архиве сохранились короткие заключения Вершигоры на отобранные в журнале к публикации рукописи. Я приведу некоторые из них. 31 января 1955 года он заметил по поводу очерка Елены Ржевской «В последние дни». «За. Рукопись была интересней (по сравнению с отредактированным материалом. – В. О.). Замечания на полях» (РГАЛИ. Ф. 618. Оп. 16. Д. 202. Л. 8). В тот же день Вершигора одобрил и цикл стихов Семёна Гудзенко «Моё поколение» («Читал. За. К сожалению, нет самых интересных стихов этого цикла. Почему?»). Понравилась ему и подборка Вероники Тушновой «О твоём счастье». 3 февраля 1955 года Вершигора пометил: «Хорошие стихи. За. Умно. Сердечно и метко». Положительно оценил он и стихи Бориса Слуцкого.
Но какие-то
