Молотов. Наше дело правое [Книга 2] - Вячеслав Алексеевич Никонов
Молотов:
— Вы коснулись больших вопросов, которые имеют не только европейское значение. Мне же хочется остановиться прежде на более близких к Европе делах. Без консультации с нами Германия и Италия гарантировали неприкосновенность румынской территории. Эти гарантии были направлены против интересов Советского Союза. В отношении Черноморских проливов нужно сказать, что они не раз являлись воротами для нападения на Россию. Хотел бы знать, что скажет германское правительство, если советское правительство даст гарантии Болгарии на таких же основаниях, как их дала Германия и Италия Румынии, причем с полным сохранением существующего в Болгарии внутреннего режима. Турция знает, что Советский Союз не удовлетворен конвенцией Монтрё в отношении проливов, следовательно, этот вопрос очень актуальный.
Гитлер:
— Я считаю, что вопрос о проливах должен быть решен в пользу Советского Союза. Румыния сама обратилась с просьбой о гарантии, так как в противном случае она не могла уступить части своей территории без войны. Однако как только окончится война, германские войска покинут Румынию. В отношении Болгарии: нужно узнать, желает ли Болгария иметь эти гарантии от Советского Союза и каково будет к этому отношение Италии, так как она наиболее заинтересована в этом вопросе? Я хотел бы лично встретиться со Сталиным, это значительно облегчило бы ведение переговоров. Но надеюсь, что вы все ему передадите.
— С удовольствием передам Сталину[270].
«Когда мы прощались, — вспоминал Молотов, — он меня провожал до самой передней, к вешалке… Говорит мне, когда я одевался: “Я уверен, что история навеки запомнит Сталина!” — “Я в этом не сомневаюсь”, — ответил я ему. “Но я надеюсь, что она запомнит и меня”, — сказал Гитлер. “Я и в этом не сомневаюсь”»[271].
Генри Киссинджер, оценивая эту беседу, приходил к выводу: «Никто и никогда не вел беседу с Гитлером в такой манере, подвергая его перекрестному допросу». И добавлял: «Молотов обладал способностью выводить из себя и куда более стабильных персонажей, нежели Гитлер»[272]. Вероятно, это объясняет тот факт, что Гитлер не появился на приеме в советском полпредстве, который Молотов дал в 7 часов вечера.
Риббентроп напишет, что прием «был прерван первым серьезным налетом английской авиации на Берлин, и я воспользовался этим, чтобы пригласить Молотова в мое бомбоубежище на Вильгельмштрассе, где мы просидели вместе довольно долго»[273]. Черчиллю тоже был памятен этот момент: «Нам заранее стало известно об этом совещании, и, хотя нас и не пригласили принять в нем участие, мы все же не хотели оставаться в стороне»[274].
Бережков запомнил, что позднее «Сталин, шутя, пожурит за это Черчилля:
— Зачем вы бомбили моего Вячеслава?
Но нам, разумеется, было тогда не до шуток.
— Оставаться здесь небезопасно, — произнес Риббентроп. — Давайте спустимся в бункер, там спокойнее…
Он повел нас по длинному коридору к лифту. Спустившись глубоко под землю, прошли в просторный кабинет, тоже убранный достаточно богато. Когда Риббентроп принялся снова развивать мысль о скором крушении Англии и необходимости распорядиться ее имуществом, Молотов прервал его своей знаменитой фразой:
— Если Англия разбита, то почему мы сидим в этом убежище? И чьи это бомбы падают так близко, что разрывы их слышны даже здесь?
Молотов… порой был очень остр на язык»[275].
Именно в бомбоубежище, что придавало двусмысленность всей ситуации, Риббентроп зачитал предложение о «пакте четырех», назвав его «мыслями в сыром виде»: правительства государств-участников Тройственного пакта объявят о своем желании привлечь к сотрудничеству другие народы, а СССР — о решении со своей стороны политически сотрудничать с участниками пакта трех. Германия, Италия, СССР, Япония обязуются уважать сферы взаимных интересов, не будут поддерживать группировки, направленные против одной из них, взаимодействовать экономически. К соглашению, заключаемому на десять лет, Риббентроп предлагал добавить секретное приложение, фиксирующее центры тяжести территориальных аспираций договаривающихся сторон:
— Предполагаю, что центр тяжести аспираций СССР лежит в направлении на Юг, то есть к Индийскому океану.
Вновь обратив внимание на проблемы проливов, Болгарии, Румынии, Финляндии, безопасности в Балтийском море как первостепенные, Молотов перешел к «большой сделке».
— Я отвечаю на этот вопрос положительно, но надо договориться. Это большие вопросы завтрашнего дня. С моей точки зрения, их не следует отрывать от вопросов сегодняшнего дня[276].
В ночь на четырнадцатое Сталину ушла телеграмма: «Сегодня, 13 ноября, состоялись беседа с Гитлером три с половиной часа и после обеда, сверх программных бесед, трехчасовая беседа с Риббентропом… Похвастаться нечем, но, по крайней мере, выяснил теперешние настроения Гитлера, с которыми придется считаться»[277]. Утром 14 ноября Молотов покинул Берлин и вечером 15-го прибыл в Москву. Маршал Василевский скажет: «После этой поездки, после приемов, разговоров там ни у кого из нас не было ни малейших сомнений в том, что Гитлер держит камень за пазухой»[278]. «На перроне собрались почти все наркомы, большое число дипломатов… Выстроился почетный караул… Сняв шляпу, Молотов поздоровался с Микояном, Булганиным, Кагановичем, со своей семьей, наркомами, дипломатами и направился к выходу»[279], — записал Чадаев, за несколько дней до этого назначенный Молотовым управляющим делами Совнаркома.
Молотов доложил Сталину личные впечатления от разговора с Гитлером. «Как он терпел тебя, когда ты ему все это говорил?!»[280] Состоялось заседание Политбюро с обсуждением итогов визита. Чадаев, записавший ход заседания, обладал такими несомненными достоинствами, как безупречное владение стенографией и умение хранить записи. Рассказав о переговорах, Молотов сделал вывод:
— Главные события лежат впереди. Сорвав попытку поставить СССР в условия, которые связали бы нас на международной арене, изолировали бы от Запада и развязали бы действия Германии для заключения перемирия с Англией, наша делегация сделала максимум возможного. Общей для всех членов делегации являлась также уверенность в том, что неизбежность агрессии Германии против СССР неимоверно возрастет, причем в недалеком будущем[281].
Затем слово взял Сталин:
— Ясно одно: Гитлер ведет двойную игру. Готовя агрессию против СССР, он вместе с тем старается выиграть время, пытаясь создать у советского правительства впечатление, будто готов обсудить вопрос о дальнейшем мирном развитии советско-германских отношений… Он был связан договорами с Австрией, Польшей, Чехословакией, Бельгией и Голландией. И ни одному из них он не придал значения и не собирался соблюдать и при первой необходимости вероломно их нарушил. Такую же участь готовит Гитлер и договору с нами.
