Земля обетованная - Обама Барак

Как бы то ни было, крушение самолета в итоге стало относительной вспышкой. К тому времени, когда я вернулся в Вашингтон, подавляющее превосходство военно-воздушных сил международной коалиции оставило сторонникам Каддафи мало мест, где можно было спрятаться, а отряды оппозиции, включая многих высокопоставленных дезертиров из ливийской армии, начали продвигаться на запад. Через двенадцать дней после начала операции командование операцией перешло к НАТО, а несколько европейских стран взяли на себя ответственность за отпор силам Каддафи. К моменту моего обращения к нации 28 марта американские военные начали играть вспомогательную роль, в основном помогая в логистике, дозаправке самолетов и определении целей.

Учитывая, что многие республиканцы были ярыми сторонниками интервенции, мы могли бы ожидать, что нас похвалят за быструю точность нашей операции в Ливии. Но во время моей поездки произошла забавная вещь. Некоторые из тех же республиканцев, которые требовали от меня вмешательства в Ливию, решили, что теперь они против этого. Они критиковали миссию, считая ее слишком широкой или слишком поздней. Они жаловались, что я недостаточно проконсультировался с Конгрессом, несмотря на то, что накануне кампании я встречался с высокопоставленными лидерами Конгресса. Они поставили под сомнение правовую основу моего решения, предположив, что мне следовало обратиться к Конгрессу за разрешением в соответствии с Законом о военных полномочиях — законным и давним вопросом о президентской власти, если бы он не исходил от партии, которая неоднократно давала предыдущим администрациям карт-бланш на внешнеполитическом фронте, особенно когда дело касалось ведения войны. Республиканцы, казалось, не смущались этой непоследовательностью. По сути, они ставили меня в известность о том, что даже вопросы войны и мира, жизни и смерти теперь являются частью мрачной, неумолимой партийной игры.

Они были не единственными, кто играл в игры. Владимир Путин публично критиковал резолюцию ООН и, косвенно, Медведева за предоставление широкого мандата на военные действия в Ливии. Невозможно представить, что Путин не подписал решение Медведева о том, чтобы Россия воздержалась, а не наложила вето на нашу резолюцию, или что он не понимал ее масштабов в то время; и, как отметил сам Медведев в ответ на комментарии Путина, истребители коалиции продолжали бомбить силы Каддафи только потому, что ливийский лидер не проявлял никаких признаков того, чтобы призвать их к отступлению или утихомирить злобных наемных бойцов, которых он спонсировал. Но, очевидно, это было неважно. Открыто отступившись от Медведева, Путин, похоже, решил намеренно выставить своего преемника в плохом свете — знак, как мне пришлось предположить, того, что Путин планирует официально вернуть бразды правления в России.

Тем не менее, март закончился без единой жертвы со стороны США в Ливии, и при приблизительной стоимости в 550 миллионов долларов — не намного больше, чем мы тратили в день на военные операции в Ираке и Афганистане — мы выполнили нашу задачу по спасению Бенгази и соседних городов и, возможно, десятков тысяч жизней. По словам Саманты, это было самое быстрое международное военное вмешательство для предотвращения массового злодеяния в современной истории. Что произойдет с правительством Ливии, оставалось неясным. Поскольку Каддафи отдавал приказы о новых нападениях даже перед лицом бомбардировок НАТО, а оппозиция подпитывалась свободной коалицией повстанческих ополчений, я и моя команда беспокоились о перспективе затяжной гражданской войны. По словам американского дипломата, которого Хиллари направила в Бенгази для связи с формирующимся там правящим советом, оппозиция, по крайней мере, говорит все правильные вещи о том, как будет выглядеть Ливия после Каддафи, подчеркивая важность свободных и честных выборов, прав человека и верховенства закона. Но не имея демократических традиций или институтов, на которые можно было бы опереться, члены совета выполняли свою работу, а поскольку полиции Каддафи больше нет, ситуация с безопасностью в Бенгази и других повстанческих районах приобрела аспект Дикого Запада.

"Кого это мы послали в Бенгази?" спросил я, услышав одну из таких передач.

"Парень по имени Крис Стивенс", — сказал мне Денис. "Раньше он был поверенным в делах в посольстве США в Триполи, а до этого занимал множество постов на Ближнем Востоке. Очевидно, он с небольшой командой пробрался в Бенгази на греческом грузовом судне. Предполагается, что он превосходен".

"Смелый парень", — сказал я.

В одно тихое воскресенье апреля я оказался один в резиденции — девочки ушли куда-то со своими приятелями, Мишель обедала с друзьями — и решил спуститься вниз, чтобы поработать. День был прохладный, около шестидесяти с примесью солнца и облаков, и, идя вдоль колоннады, я не спеша любовался пышными клумбами тюльпанов — желтых, красных, розовых, — которые смотрители высадили в Розовом саду. По выходным я редко работала за стойкой "Резолют", поскольку там всегда проходило хотя бы несколько экскурсий по Западному крылу, и посетители могли мельком взглянуть на Овальный кабинет из-за красной бархатной веревки, только если меня там не было. Вместо этого я обычно устраивался в прилегающей к Овальному кабинету столовой и кабинете — уютной, уединенной зоне, заполненной памятными вещами, которые я собирал в течение многих лет: обложка журнала Life в рамке с изображением марша в Сельме, подписанная Джоном Льюисом; кирпич из адвокатской конторы Авраама Линкольна в Спрингфилде; пара боксерских перчаток Мухаммеда Али; картина Теда Кеннеди с изображением береговой линии Кейп-Кода, которую он прислал мне в подарок после того, как я полюбовался ею в его кабинете. Но когда облака разошлись и солнечный свет забрызгал окно, я переместился на террасу патио, расположенную прямо перед столовой — прекрасное, уединенное место с живой изгородью и насаждениями с одной стороны и небольшим фонтаном с другой.

Я принесла стопку записок, чтобы прочитать, но мысли все время уходили в сторону. Я только что объявил, что буду баллотироваться на перевыборы. Это была формальность, вопрос подачи документов и съемки короткого видеообращения — разительный контраст с тем пьянящим, холодным днем в Спрингфилде четырьмя годами ранее, когда я объявил о своей кандидатуре перед многотысячной толпой, обещая принести надежду и перемены. Казалось, что это было вечность назад, время оптимизма, юношеской энергии и неоспоримой невинности. Моя кампания по переизбранию будет совсем другим делом. Будучи уверенными в моей уязвимости, республиканцы уже выстраивались в очередь за возможностью баллотироваться против меня. Я заметил, что моя политическая команда начала встраивать в мое расписание серию ранних сборов средств, предвкушая дорогостоящее, бескомпромиссное состязание. Часть меня возмущала идея подготовки к выборам так скоро — ведь если моя первая кампания казалась далеким воспоминанием, то моя фактическая работа на посту президента как будто только началась. Но спорить об этом было бессмысленно. Я и сам мог прочитать результаты опросов.

Ирония заключалась в том, что наши труды предыдущих двух лет наконец-то принесли плоды. Когда я не занимался вопросами внешней политики, я путешествовал по стране, рассказывая о закрытых автомобильных заводах, которые только что открылись, о малых предприятиях, которые удалось спасти, о ветряных электростанциях и энергоэффективных автомобилях, которые указывали путь в будущее чистой энергии. Ряд инфраструктурных проектов, финансируемых Актом восстановления, — дороги, общественные центры, линии легкорельсового транспорта — были уже завершены. Множество положений ACA уже вступили в силу. Во многих отношениях мы сделали федеральное правительство лучше, эффективнее и отзывчивее. Но пока экономика действительно не начнет набирать обороты, все это не будет иметь большого политического значения. Пока что нам удалось предотвратить "двойную рецессию", во многом благодаря миллиардам стимулирующих долларов, которые мы прикрепили к продлению налоговых льгот Буша во время сессии уходящего года. Но только едва-едва. И, судя по всему, новое большинство в Палате представителей намерено повернуть экономику вспять.