Евреи в России: XIX век - Генрих Борисович Слиозберг
Солдатчина, особенно николаевская двадцатипятилетняя солдатская служба с ее черствым, бессердечным режимом, вызывала много скорби и горючих слез и в среде коренного населения, да и сам закон считал ее карою, подвергая ей преступников; тем более она должна была быть тяжела евреям сороковых годов, когда обязанность эта была для них так нова, непривычна (евреи в России привлечены были к воинской повинности впервые в 1827 году); надо помнить и то, что еврей, вступая в войско, попадал в совершенно чуждую ему по языку, вере и обычаям среду, относившуюся к нему враждебно и презрительно. До конца пятидесятых годов из всех сданных в Копыле солдат никто не вернулся. Неудивительно, что копыльцы считали каждого рекрута погибшим существом и оплакивали его, как умершего. К довершению зла явился страшный институт кантонистов: еврейских младенцев отрывали от матерей, отправляли в зимнее время во внутренние губернии России, где их размещали по крестьянским избам для воспитания в «христианском духе» до достижения ими совершеннолетия и зачисления в солдаты Как далеко ни забрасываемы были эти дето, однако до черты еврейской оседлости доходили известия о тех бесчеловечных муках и истязаниях, которым их подвергали, принуждая к перемене веры. Легко себе представить, как должны были действовать такие вести на современных евреев, потомков мучеников за веру, шедших в Средние века на пылающие костры инквизиции и собственноручно добивавших своих детей для спасения их от насильственного крещения!
Каждый старался спастись от этого ада. Юноши убегали, скрывались в лесах; матери прятали своих младенцев, как могли. А между тем сдавать положенное число рекрут нашему сборщику р. Хаимке так или иначе нужно было (бывали случаи, что сборщики отдавались в солдаты за недостачу рекрут), и сдавать в двойном против христианского населения размере, то есть по десяти с тысячи вместо пяти, которых брали от христиан. И р. Хаимке усердствовал. Усердствовал, собственно, не он лично — он и во время набора, как ни в чем не бывало, долго проводил время в клаузе за молитвенником или за фолиантом Талмуда, как всегда проливал горькие слезы о страданиях народа израильского, — усердствовала его наемная, кормимая и поймал им шайка насильников из местных христиан, шнырявшая по целым дням по городу и окрестностям, а по ночам делавшая облавы для захвата намеченных р. Хаимкою жертв. Нельзя было бы винить р. Хаимку за жестокость при исполнении возложенных на него обязанностей, если бы он руководился в своих действиях законами справедливости; но он искал своих жертв преимущественно среди бедняков, которые должны были отбывать эту тяжелую повинность не только за себя, но и за семьи состоятельных членов общины: для защиты последних кагал или скрывал их сыновей, т. е. не вносил вовсе в книгу народонаселения, или, что еще хуже, приписывал их к семействам простолюдинов, так что у них, по ревизской сказке, детей мужского пола или вовсе не оказывалось, или были только единственные сыновья; зато число сыновей бедняков доводили иногда до шести — восьми, что давало возможность зачислять в солдаты одного за другим по два или три из одной семьи.
Более совестливые из числа состоятельных жителей, не желая пользоваться своим привилегированным положением на счет других, ставили за своих сыновей охотников (что в то время законом дозволялось). В охотники шли только бродяги, негодяи, отчаянные пьяницы, воришки, вообще отбросы общества. Им за это платили от 300 до 400 руб., кроме того, в течение определенного времени их кормили, поили, удовлетворяли всем их прихотям; но часто случалось, что, покутивши в течение нескольких месяцев на счет своих нанимателей, охотники перед самою сдачею отказывались от заключенного условия, и все расходы на них пропадали даром. Во всяком случае, таких богатых людей, которые были бы в состоянии ставить за своих сыновей охотников, в Копыле было мало. В несправедливости, творившейся при рекрутском наборе по отношению к бедной массе, знатные копыльцы оправдывались тем, что они зато несут все расходы общины и уплачивают подати за бедных жителей; ссылались также на закон 1827 года, разрешавший кагалу, не стесняясь семейными списками, отдавать в солдаты не только порочных членов общества, но и недоимочных и не имеющих определенных занятий{13}.
Впрочем, трудно было требовать от кагалов, чтобы они строго руководствовались принципом равенства, тогда как принцип этот находился в резком противоречии со всею окружающею жизнью, со всем общественным и государственным строем, в стране, где огромное большинство населения состояло в крепостной зависимости от меньшинства и где высшие сословия, дворянское, купеческое и духовное, были совершенно свободны от воинской повинности, которая всею своею тяжестью зато ложилась на мещан и крестьян.
Но никакие резоны не могли успокоить родителей детей, неправильно взятых в рекруты: они волновались, протестовали; часто в субботу во время молитвы врывались в клауз женщины, сыновья коих содержались под стражею в кагальной кутузке, всходили на амвон, не давая вынимать св. свитки Торы для чтения, поднимали вопль, проклинали кагал, указывали пальцами на детей и юношей, вместо которых дети их отдаются в солдаты, с особою яростью требуя ответа от стоявшего тут же у св. кивота в молитвенном облачении р. Хаимки. Все общество молчало, не смея мешать бедным матерям выплакаться, высказать горькую правду. Молчал и р. Хаимке, углубляясь в какую-либо книгу, как будто все эти жалобы к нему не относились. Спустя час или
