Евреи в России: XIX век - Генрих Борисович Слиозберг
Гнет рекрутчины усиливался все более и более в последние годы царствования Николая I (во время Венгерского похода и особенно Крымской войны[42]) и достиг своего апогея в 1854 году, когда набор рекрут не прекращался (в этом году было три набора). Ребе Хаимке не выдержал и бросил эту в буквальном смысле слова проклятую должность. В это время для облегчения задачи пополнения должного числа рекрут издан был указ, разрешавший кагалам отдавать в солдаты в зачет обязательного контингента рекрут каждого проезжего еврея, у которого не оказывалось паспорта; и не только кагалы, но частные лица могли, схватив беспаспортного еврея, сдать его во всякое время в солдаты вместо своих детей или же продать его другим для той же цели. Если еще нужно доказательство развращающему действию жестоких законов, то самым ярким доказательством тому служит описываемое время, прозванное временем ловцов или хапунов, когда между евреями нашлись негодяи, использовавшие этот бесчеловечный закон для своих корыстных целей. Обзаведясь бричкою и парою лошадей, эти хищники вместе с наемными негодяями рыскали по большим дорогам, захватывали попадавшихся им евреев, без различия возраста и состояния, детей и взрослых, холостых и семейных, связывали их по рукам и ногам и увозили в город, где их продавали за большие деньги. Не помогал и паспорт; у кого таковой был, он отбирался и уничтожался. Ужас охватил тогда всех — и бедных, и богатых, и купцов, и ремесленников, ученых и простолюдинов. Пощады не было никому. Торговля совсем прекратилась; нужда достигла крайних пределов.
События этой поры составляют печальную и вместе с тем позорную страницу в истории русского еврейства, и тяжесть этого позора падает отчасти на головы тогдашних раввинов. Они-то должны были поднять свой авторитетный голос против хищников, поразить их ударом еще тогда могучего херема, но они этого не сделали, ограничиваясь стенаниями в тиши своих кабинетов. Объясняю себе это тем, что раввины не успели списаться между собою для принятия общих мер (время ловцов продолжалось всего около полугола), или, может быть, они считали невозможным противодействовать только что изданному закону, имевшему целью пополнение рядов армии в критическое для государства время.
Страшным кошмаром являлся для нас в течение последних лет выработанный в высших сферах законопроект прямо фараоновского характера. По этому проекту всех евреев черты оседлости полагалось разделить на четыре разряда: купцов, владельцев недвижимостей, ремесленников и не имеющих определенных занятий, с тем чтобы лиц последней категории, как бродяг, подвергнуть тяжким карам[43]. Копыльцы, обсуждая этот закон, пришли к заключению, что редко кто из них не попадет в последнюю категорию. В разряд купцов мог с уверенностью быть зачислен один только арендатор помещичьих доходов, состоявший в 3-й гильдии; домохозяев в Копыле было много, но ни у кого не было законом установленных актов на владение недвижимым имуществом, разве только акты, составленные общественным писарем р. Берке на еврейском языке, за которыми вряд ли будет признана законная сила; ремесленников тоже было много, но никто из них не состоял в цехе и ни у кого не было свидетельства о знании ремесла. Ну а духовные раввины, не признанные правительством, их помощники, синагогальные служители, меламеды, резники, мясники, приказчики, посредники, извозчики и чернорабочие — те уж, без сомнения, будут зачислены в бродяги. Атак как в приблизительно таком же положении находились и евреи других городов и местечек черты оседлости, то можно было опасаться, что не менее 80 % или двух миллионов русских евреев будут, подобно преступникам, осуждены на тяжкие кары. Приведение в действие этого закона ввиду его грандиозности откладывалось из года в год, но известно было, что в высших сферах не переставали видеть в нем единственно возможное решение еврейского вопроса, и он в течение нескольких лет как дамоклов меч висел над нашими головами.
Бедна, сера, печальна была жизнь в Копыле всегда, но в описываемое время она сделалась мрачною, мучительною, невыносимою. В начале Крымской войны копыльцы еще интересовались политикою вообще и войною в частности. Хотя еврейских газет тогда еще не было, копыльцы были довольно хорошо осведомлены о ходе военных событий, О конечном результате войны с самого начала мнения в копыльском клубе, то есть в клаузе за печью, резко разделились. Одни признавали русского царя
(царем всемирным) и воинство его непобедимым; другие же придавали большое значение храбрости турка, ловкости француза и богатству англичанина. Не знаю, играли ли тут роль личные симпатии и антипатии собеседников к той или другой воюющей стороне, но беседы эти часто принимали характер горячих споров, доходивших подчас и до взаимных переругиваний. Но с усилением внутренних невзгод, с учащением наборов и особенно с наступлением времени ловцов исчез и интерес к политике. В клубе воцарилась мертвая тишина, прерываемая только стенаниями, вздохами или восклицаниями вроде: «Доколе, о Господи, доколе?!»Однако же копыльцы, оптимисты par excellence[44], и в этой мрачной атмосфере вскоре нашли луч надежды. Именно в чрезмерности страданий они узрели признаки спасения. Репрессии достигли крайних пределов, дальше идти некуда, рассуждали они, — следовательно, должен наступить поворот. Чаша страданий Израиля в голусе переполнилась; как ни тяжки были грехи, они давно искуплены, а потому переживаемые муки суть не что иное, как предсказанные
(«предмессианские муки»), и, следовательно, служат провозвестниками близкого спасения. Сама Крымская война оказалась «войною Гога и Магога», которая должна по пророчеству Иезикииля (гл. 38) предшествовать приходу Мессии, так как в этом пророчестве (ст. 3 и 6) воюющими странами называются Тогарма (Турция) и Мешех, в котором некоторые комментаторы видят Московию; кроме того, Крымская война начата ведь из-за Святой земли («ключи к гробу Господню»). К этому времени относится и рассказанное выше открытие р, Лейбкой «святым» «Кеца», согласно которому конец голуса должен был наступить в царствование Николая I. Копыльцы уверовали и в этой вере черпали бодрость и силу дожидаться лучших дней. И вера не совсем обманула их: поворот действительно скоро наступил.Весть о вступлении на престол Александра II внесла в сгущенную, мрачную копыльскую атмосферу свежую, живительную струю воздуха. Народ вздохнул свободно, как бы тяжелый камень вдруг скатился с плеч. Все, и стар, и млад, инстинктивно почуяли наступление новой эры. И предчувствия эти не замедлили осуществиться. Вскоре был распущен последний
