Ирвинг Стоун - Страсти ума, или Жизнь Фрейда

– Несколько лет я спал в комнате отца. У матери была депрессия, и она попала в больницу. Когда она вернулась, то спала в своей комнате, закрывая дверь на замок. До меня иногда доносились пугающие звуки из–за этой двери. Конечно, я знал о больших трудностях во взаимоотношениях родителей, а также то, что моя мать эмоционально и душевно больна. Вы поймете, что, когда я прочитал книгу Крафт–Эбинга «Психиатрия», был совершенно подавлен. Тогда я был не в состоянии сформулировать точно, но мне казалось, что я набрел на саму сердцевину. Этот момент явился началом моей карьеры ученого в области медицины. Был бы я столь восприимчив, если бы не видел воочию разрушительные результаты психического заболевания?

– Полагаю, что это повлияло на вас. Судя по участникам нашего психиатрического кружка, практикующим психоанализ, мы все выросли с неврозами и должны как–то с ними ужиться.

Они прошли мимо церкви, часы на которой пробили десять, и повернули к дому Фрейда, где их ждала Марта, приготовившая горячее какао.

В час ночи Зигмунд проводил Юнга в гостиницу. На прощание они пожали друг другу руки. Юнг сказал мягко:

– Уважаемый профессор, вы первый замечательный человек, которого мне довелось встретить. Никто не может сравниться с вами. В вашем поведении нет ничего заурядного. Для меня вы крайне интеллигентный, проницательный и во всем примечательный человек. И все же мое впечатление от встречи с вами какое–то путаное. Не могу уяснить для себя.

Зигмунд протянул руку, коснулся пальцами плеча Карла Юнга и ответил:

– Мой дорогой доктор, уясните. Будем же близкими в мыслях и душе. Мы нужны друг другу и можем взаимно друг друга дополнять.

Когда Зигмунд вошел в спальню, Марта робко улыбнулась и сказала:

– Никогда не видела тебя таким очарованным. Он такой же хороший, каким кажется?

Зигмунд поцеловал ее, пожелал доброй ночи.

– Да, думаю, что он самый значительный из встреченных мною. Но осторожно, осторожно, все это слишком важно для меня. Он может оказаться тем, кого я ищу, чтобы возглавить наше движение.

7

И все–таки они приходили, как бы притягиваемые центростремительной силой: знакомые Альфреда Адлера из кафе «Центральное», желающие выяснить, могут ли они применить психоанализ для своей социальной революции; врачи, работающие в близлежащих городах, такие, как Гвидо Брехер из Мерана, приславший письмо с просьбой разрешить ему присутствовать на встречах; или просто постучавшие в дверь… И конечно, приходили друзья и родственники давнишних участников, такие, как доктор Фриц Виттельз, двадцатисемилетний племянник доктора Задгера, автор нескольких талантливых новелл, в том числе новеллы «Багдадский ювелир», намеревавшийся опубликовать смелое исследование под названием «Сексуальная потребность». Он проходил подготовку в психиатрической клинике Вагнер–Яурега и хотел познакомить группу со своей только что завершенной рукописью «Мотивы убийц–женщин», доказывавшей, что в основе таких убийств лежит подавленный эротизм.

Фриц Виттельз был своим человеком для группы, и тем не менее Зигмунд колебался. У его дяди Исидора Задгера был колючий характер, любой, столкнувшийся с ним, уходил с царапинами и ранами. О его личной жизни, державшейся им в глубокой тайне, не было ничего известно; он был пострадавшей личностью, отвечавшей тем, что ввергал в беду других. Зигмунд полагал, что Задгер был жертвой подавленного гомосексуализма, выдававшего себя лишь в его рукописях.

Следовало ли пойти на риск с Фрицем Виттельзом? Молодой человек был задирист, хотя превосходил других врачей уже потому, что принадлежал к творческой интеллигенции и заслужил в других группах репутацию строптивого ребенка. Однако, подобно Вильгельму Штекелю, он обладал шармом и вкусом, был остроумным и одаренным врачом. Его импульсивный ум мог оказаться находкой для группы; к тому же он, как и Вильгельм Штекель, много писал в венских газетах для аудитории, недоступной Зигмунду Фрейду. Зигмунд решил, что сможет держать под контролем этого молодого человека.

Обращаться к прошлому – все равно что двигаться назад: можно хорошо обозреть пройденный путь, но натолкнуться на то, что стоит позади. Зигмунд провел немало лет, вглядываясь в детство хомо сапиенса и пытаясь определить, что происходило в возрасте двух, трех, четырех и пяти лет, обдумывая поведение и результаты свободной ассоциации, когда взрослые лежали на его кушетке. Он не имел возможности изучить поведение новорожденных или малышей, во всяком случае в своей детской, где Марта заявила без обиняков, что он должен быть нормальным отцом своей шестерки, а не наблюдать за ними и не использовать их в целях своих исследований. Это ей далось легко, ибо Зигмунд не считал возможным анализировать поведение детей. Он вообще сомневался, сможет ли даже многоопытный наблюдатель составить себе представление о том, что происходит в детском уме.

Затем положение драматическим образом изменилось. В состав группы, собиравшейся по средам, входил его друг, тридцатитрехлетний доктор Макс Граф, юрист с университетским образованием и музыковед. Сын издателя и владельца типографии, он выпускал «Нойес Винер Журналь», много писал в венских газетах на музыкальные темы, занимал пост профессора–музыковеда в консерватории и изредка приглашал Зигмунда и Марту к себе на концерты. Он был приятным, сентиментальным, но не замкнутым человеком.

Граф носил очки в роговой оправе, и его коротко подстриженные баки почти касались оправы; у него были узкие брови и небольшая ямочка на подбородке. Ему нравились костюмы в мелкую клеточку, чтобы отличаться от венских дельцов, а также показывать окружающим, что хотя он не живет непосредственно в мире искусства, но по меньшей мере с ним соприкасается. Его увлекал философский дух дискуссий в группе.

У Макса Графа была приветливая жена, приходившая с ним к Фрейдам на чашку кофе. Она прочитала несколько книг Зигмунда и с нетерпением слушала рассказы мужа об обсуждениях, проходивших по средам. Их сын Ганс, четырех с половиной лет, смышленый мальчишка, был взвинченным и подавленным, боялся выходить на улицу из–за опасений, что его может укусить лошадь. Он отказывался от прогулок с няней и с отцом. Его никогда не кусала лошадь, и единственный случай, связанный с лошадьми, имел место во время прогулки с матерью. Он увидел, как упала лошадь конки и билась на мостовой, словно умирающая. Это, очевидно, и стало причиной нервного расстройства.

Ганс страдал также навязчивой мыслью, что у каждого живого существа есть «делатель малышей». Когда он приходил в зоопарк, то его внимание привлекало именно это. Он постоянно спрашивал мать, есть ли у животных пенис, или делатель малышей. Ганс называл вымя коровы пенисом и не понимал, как из него вытекает молоко. Когда ему исполнилось три с половиной года и родилась его сестренка Ганна, он старался присутствовать при ее купании, чтобы найти у нее делателя малышей.