Ирвинг Стоун - Страсти ума, или Жизнь Фрейда

Карл Юнг был крепким как в умственном, так и в физическом отношении. Он любил бывать на природе, ему особенно нравилось плавать под парусами, он уходил к противоположному берегу Цюрихского озера и на каменистых островах разбивал палатку. Дети Фрейда были очарованы его рассказами о приключениях. Карл писал работы в альбоме двойного формата, украшая начало каждой страницы красочными крупными буквами на манер средневековых монахов. Он заимствовал темы художественных работ из сновидений и грез, но часто выражал их в формах, присущих восточному искусству.

Археология была его первой любовью, и она все еще оставалась в центре его интересов. Однако в Швейцарии не было археологической кафедры, а молодому человеку приходилось зарабатывать на жизнь и искать свое место в обществе. К глубокому удовлетворению, он обнаружил, что две интересующие его области соприкоснулись: психоанализ позволяет по остаткам ранних цивилизаций раскрыть образ мыслей, религию, мифы, страхи, общественные ценности прошлого.

– Все это, – заключил Юнг, – обеспечивает более глубокое понимание психики ныне живущих.

Юнг никогда не противопоставлял ценность одной работы ценности другой; он мог проводить часы, зарисовывая сцены, увиденные им в сновидении, и считая, что время он использует очень хорошо. Озадаченный, Зигмунд спросил:

– Каким образом рисование помогает вам толковать сновидения?

– Я не пытаюсь влиять на содержание и форму рисунка. Я позволяю ему свободно выходить из подсознания. Когда я заканчиваю рисунок и изучаю его, то узнаю столько же скрытого содержания в сновидениях, сколько можно определить посредством словесного описания. Из подсознания выходит много фрагментов фантазии, для которых нет подходящего языка. Поэтому следует прибегать к иным средствам выявления и главным является рисунок.

– Как вы обновляете свои источники, доктор Юнг? – спросила Марта.

– Отправляюсь достаточно далеко по Цюрихскому озеру и нахожу уединенные песчаные косы, – ответил Юнг с широкой улыбкой, – где провожу целый день, отыскивая подземные ключи, расчищаю их и прокладываю каналы водного пути… занимаясь одновременно поиском скрытых источников в собственном мозгу. Из потайных источников поступают холодные и ясные мысли. После возвращения в кабинет я доверяю бумаге новые откровения, догадки, теории. Мне нравится эта безлюдная часть озера; когда я там, то в покое и в окружении красоты болот и мелких островов, над которыми нависают покрытые снегом горы, свободно действуют моя подавленная энергия и творческие флюиды. Не знаю, как долго я хотел бы остаться в Бургхёльцли, быть может, год или два, чтобы изучить все, что способен дать мне приют для умалишенных. Больница для меня в известной мере тупик; профессор Блейлер – мировое светило и талантливый администратор – несомненно, пробудет на посту директора еще тридцать лет. Для меня нет места…

– Кроме как на другом конце Цюрихского озера? – добавил, улыбаясь, Зигмунд.

– Вот именно! Моя частная практика складывается хорошо. Вам известно, у моей жены неплохое наследство, и она не меньше меня хочет найти участок земли и построить дом у северного края озера. Там я буду заниматься практикой, писать, рисовать, вести творческую жизнь.

– И ваши нынешние пациенты последуют за вами из Цюриха?

– Надеюсь на это. Есть катера, есть поезда. Я был бы плохим врачом, если бы нуждающиеся в помощи отказались от поездки ко мне. Я единственный психоаналитик, практикующий в Цюрихе. Полагаю, что смогу осуществить задуманное. В своих костях я чувствую долголетие. Поэтому я спокоен и терпелив, могу провести целый день на песчаной отмели в поисках скрытых родников или зарисовывая свои сновидения.

После обеда мужчины поднялись по Берггассе и прошлись вдоль Верингерштрассе. Зигмунд показал Институт психологии, главные здания Городской больницы. Юнг был намного выше Зигмунда. Когда они проходили дворы больницы, Юнг осторожно сказал:

– В отличие от вас у меня нет метода. Я мог бы определить психоанализ как «взаимное влияние». Быть может, во мне больше любителя, чем профессионала, каким являетесь вы. Я читаю все и стараюсь все узнать, но когда у меня находится пациент, я забываю обо всем и думаю лишь о нем.

– Но без психоаналитической процедуры, – возразил мягко Зигмунд, – мы как заблудившиеся дети в густом лесу. Что вы хотели бы увидеть в Вене?

– Какое в Вене самое старинное здание?

– Святой Рупрехт, но собор Святого Стефана более интересен. Первая церковь на его месте была построена в середине двенадцатого века. Он прекрасен с его красочной шиферной крышей.

Когда они спускались по Шоттенгассе, Юнг покачал головой в деланном отчаянии:

– С шестилетнего возраста я ходил в католическую церковь со страхом и волнением. И этому была причина: во время поездки на Пасху в Арлесгейм моя мама сказала: «Вот католическая церковь». Я был в испуге, но меня перебороло любопытство – швейцарские протестанты не посещают католические церкви, – отбежал от родителей и ворвался в открытую церковь. Едва успев бросить взгляд на украшенный цветами алтарь, я оступился и ударился подбородком о железную ограду. Подбородок был рассечен и обильно кровоточил. Напугав прихожан, я заплакал, меня охватило чувство вины, и я счел себя наказанным за проступок.

Воскресная служба закончилась. В храме Святого Стефана было тепло и пахло благовониями. Мужчины медленно обошли приделы собора. Когда они вышли под прохладное мартовское солнце на площадь, заполненную конными экипажами, Зигмунд посмотрел на Карла Юнга и сказал дружеским тоном:

– Ни страха, ни волнения, ни крови из пореза на подбородке?

Юнг слегка рассмеялся:

– Нет, с вами так приятно. Какие увлекательные вещи вы рассказали мне о витражах, резьбе по камню, фресках, саркофагах, сравнивая с соборами, виденными вами в Италии. Я увидел все это в исторической перспективе. Я начинаю смотреть на католическую церковь как на хранительницу величайшего искусства мира.

Он искоса взглянул на Зигмунда и с озорным блеском в глазах продолжал:

– Не странно ли, что вы, еврей с широким кругозором, даете мне, провинциальному протестанту–кальвинисту, соприкоснуться без чувства вины или подавленности с матерью церквей? Если это часть моего психоанализа, то благодарю вас, уважаемый профессор, вы освободили меня от несуразных страхов детства.

– Разве избавление от страхов и тирании, навязанных нам до того, как мы получили способность рассуждать, не является широкой дорогой к свободе?

– Вынужден согласиться, – ответил Карл Юнг, став неожиданно серьезным. – Когда мне было шесть лет, моя тетя повела меня в зоологический музей в Базеле. Я был так очарован, что не мог оторваться от экспонатов до звонка, возвещающего о закрытии музея; после этого нас заперли в главном здании, откуда пришлось выходить через боковое крыло здания; и там я увидел выставку изумительных человеческих фигур, на которых не было ничего, кроме скромных фиговых листков. Они были великолепны. Я был ими очарован. Тетя накричала на меня: «Негодный мальчишка, закрой глаза!» Она была в такой ярости, словно ее провели по порнографической выставке, и всячески старалась убедить меня, будто человеческое тело, особенно эрогенные части его, отвратительное, уродливое, грязное. Мне никогда не казалось, что это правильно, и я противился как мог, но всегда в моих ушах звучал напуганный голос тети: «Негодный мальчишка, закрой глаза!» Итак, профессор Фрейд, вы открыли мне глаза и позволили мне увидеть, что эрогенные зоны не были дьявольски втиснуты между подбрюшьем и бедрами самим Сатаной, когда Бог дремал. Все человеческое тело, включая мозг, сердце, душу и детородные органы, есть мастерское творение Бога; в противном случае человек – грязное и бессмысленное создание и должен исчезнуть с лица прекрасной Земли.