Российский либерализм: Идеи и люди. В 2-х томах. Том 2: XX век - Коллектив авторов
Считается, что и сам Маклаков в начале своей общественной деятельности увлекался радикализмом. В январе 1901 года в Московском художественном кружке он произнес фразу, облетевшую Первопрестольную: «Если власть не умеет быть мыслью, то мысль должна быть властью». От административного «внушения» российского Мирабо спасло только то, что его красноречие списали на Татьянин день. В 1902 году он выступил в Звенигороде с еще одной радикально-антиправительственной речью (в связи с работой виттевского Особого совещания о нуждах аграрной промышленности), прошумевшей на всю Россию. Был он причастен и к работе издававшегося за границей журнала «Освобождение», ратовавшего за немедленные реформы.
Но во всех случаях симпатии Маклакова явно были на стороне тех, кто выступал за прочную конституцию. Умеренно либеральный характер кружка «Беседа» – неформального центра земской деятельности в стране – более всего отвечал самому складу его личности и мировоззрения. «Собеседники» импонировали ему прежде всего тем, что «будущее России представляли только в развитии существовавшего строя, а не в переворотах». Он считал, что при всех своих несовершенствах местные учреждения были «зачатками народовластия», а потому – «шагом к будущему конституционному строю». Он очень сожалел, что земцы в 1905 году подчинились «свободолюбивым, бескорыстным, но неопытным интеллигентам-теоретикам», и называл это «исторической трагедией».
Манифест 17 октября он воспринял с удовлетворением и не желал дальнейшей эскалации событий. В этом он расходился с П.Н. Милюковым, который полагал, что с объявлением Манифеста, а потом и Основных законов в стране «ничего не изменилось» и потому «борьба продолжается». По Маклакову, это был явный «перебор», «оглядка налево», где считали, что Манифест – лишь «первая брешь в самодержавии». Сам он полагал, что Основные законы «были настоящею конституцией и делали впервые правовое государство возможным».
Маклаков никогда не разделял мнение кадетских радикалов о том, что успех партии – в ее левизне, что к ней привлекают ее громкие лозунги: народовластие, учредилка, парламентаризм… Он считал, что назначение кадетов – не заигрывать, а бороться с социалистами; так же как и октябристов – с охранителями, обеспечивая таким образом политическую самостоятельность либерального лагеря. Вместо этого две по сути либеральные силы часто схватывались в бесплодной междоусобной борьбе, обессиливая друг друга.
Не по душе была Маклакову и деятельность кадетов в I Государственной думе: она казалась ему «сплошным отрицанием конституции». Дума претендовала на то, чтобы ее воля считалась выше законов; по позднейшему определению Маклакова, деятельность I Думы была «вакханалией, хуже первых дней революции 1917 года». Главный грех I Думы он видел в том, что она подорвала «мистику конституции», владевшую страной в 1904–1905 годах. Думский же финал – антиправительственное Выборгское воззвание (или, как его иронически называли, «Выборгский крендель») – пришелся Маклакову совсем не по вкусу, хотя он и выступил на суде адвокатом его «подписантов».
С началом деятельности II Государственной думы взошла звезда Маклакова как парламентария от кадетской фракции. Чтобы сделать Думу более работоспособной и снизить накал прений, Маклаков взялся на составление «Наказа», потребовавшего многих месяцев кропотливой, трудоемкой работы. Этот труд и ныне вызывает изумление глубиной и четкостью прорисовки всех аспектов жизнедеятельности российского парламента.
В целом же работа во II Думе, как писал Маклаков, «напоминала работу на судне, которое плывет среди минного поля». Сохранять Думу при ее партийном составе, более левом, чем у ее предшественницы, было трудной задачей – недаром эта Дума считалась обреченной с момента ее избрания. Бывали даже случаи, когда именно Маклаков, по словам А.С. Суворина, «спасал Думу от самоубийства», от разгона, убеждая депутатов умерить антиправительственный радикализм. Да и накануне того дня, когда Дума была все-таки распущена, он ночью вместе с М.В. Челноковым, С.Н. Булгаковым и П.Б. Струве посетил П.А. Столыпина, чтобы попытаться предотвратить уже решенное и неизбежное.
И в следующих, III и IV Думах Маклаков неизменно выступал как «государственник» и постепеновец, сторонник компромисса и соглашения с «исторической властью». Но при этом он неизменно, с поразительным блеском и красноречием, обличал близорукие, по его убеждению, самоубийственные действия этой «исторической власти».
Многие исследователи полагают, что деятельность Маклакова накануне Февральской революции отмечена кричащей и неожиданной для рационалиста парадоксальностью. «Маклаков, – пишет, например, эмигрантский публицист М. Вишняк, – сыграл свою (и немалую) роль в предшествовавших Февральской революции событиях. Но как только революция произошла, он немедленно, буквально на следующий день, третьего марта, отвернулся от нее, стал к ней в оппозицию…»
Это действительно парадокс: играя важную роль в событиях накануне Февраля, Маклаков делал все от него зависящее, чтобы предотвратить, сдержать революцию. Он был уверен в том, что во время войны нельзя, опасно раскачивать государственный корабль. Революции «снизу» он предпочитал верхушечный переворот, который, несмотря на его острую форму и экстраординарность, вписывался в его представления об эволюционном развитии России. Маклаков считал, что только дворцовый переворот имел шансы «снять с повестки дня революцию». 3 ноября 1916 года он произнес речь, которую закончил такими словами о властях предержащих: «Либо мы, либо они. Вместе наша жизнь невозможна». А потому во многом прав в своих мемуарах А.Ф. Керенский: «Консервативный либерал и монархист В.А. Маклаков сказал, что предотвратить катастрофу и спасти Россию можно, лишь повторив события и марта 1801 года (свержение Павла I. – В.Ш.)».
Маклаков принял самое непосредственное участие и в обсуждении деталей устранения Распутина, давая советы будущим участникам убийства Юсупову и Пуришкевичу, впрочем, сразу же предупредив заговорщиков, что у него «не контора наемных убийц».
И в самом начале Февральской революции Маклаков, к которому за советом и помощью обращались министры Покровский и Риттих, рекомендовал самые жесткие и экстренные меры, чтобы остановить начавшуюся революцию: немедленную отставку правительства, назначение новым премьер-министром генерала Алексеева, формирование кабинета из популярных министров при опоре на Думу и т. д. «Торопитесь, – предупреждал он, – это уже последняя ставка».
Не щадил он в те месяцы и «своих» – либералов. Московские присяжные поверенные 12 августа 1917 года, накануне Государственного совещания, направили ему приветственный адрес, в котором подчеркивали: только он один «из февральских деятелей» имел мужество сказать Комитету Государственной думы, что будут прокляты народом те, кто своим участием дал ход революции, привел государство и народ к анархии и поражению.
Приветствовал Маклаков и Корнилова, когда тот приехал в Москву для
