Леонид Млечин - 10 вождей. От Ленина до Путина
«…Смотреть дальше…», а предлагается больной старец, который с трудом добирается до председательского стола.
«Устинов:…Черненко был как бы вторым лицом в ЦК в отсутствие Леонида Ильича, а в последнее время – в отсутствие Юрия Владимировича Андропова Он проводил заседания Политбюро, Секретариата и приобрел очень большой опыт в этом деле…»
(Вот, оказывается, что важно для руководства великой страной – обладать опытом проведения заседаний…)
«Гришин:…У нас в партии существует преемственность в передаче руководящих постов, и это очень хорошо. Константин Устинович работал вместе с Л.И. Брежневым, заменял его неоднократно, в последнее время он работал вместе с Юрием Владимировичем Андроповым и также заменял его…
Горбачев: Обстановка требует того, чтобы наша партия и прежде всего ее руководящие органы – Политбюро, Секретариат – были сплочены как никогда… Заседания Политбюро и Секретариата, которые он (Черненко. – Д.В.) ведет в последнее время, проходят в духе единства, в духе учета мнений всех товарищей… Единодушие, с которым мы сегодня говорим о кандидатуре Генерального секретаря, называя все однозначно кандидатуру Константина Устиновича, свидетельствует о том, что у нас в Политбюро действительно существует в этом отношении полное единство…»
Горбачев в своем выступлении особо подчеркивал необходимость «сохранения принципа преемственности», возможно, понимая, что старец протянет недолго и следующим вождем будет именно он… Но, разумеется, так думает автор книги.
Выступили почти все. Не «успели» лишь лица из «второго эшелона»: И.В. Капитонов, К.В. Русаков и Н.И. Рыжков. После выступления В.М. Чебрикова – шефа КГБ, в котором он, в частности, отметил «исключительные заслуги Черненко в деле укрепления органов Комитета государственной безопасности», за длинным столом раздались голоса: «все ясно», «кандидатура одна», «давайте примем решение».
Заключил «дискуссию», проведенную в духе мертвящего ленинского «единства», сам Черненко:
«– Товарищи, все высказались (не все. – Д.В.) и наметили кандидатуру на пост Генерального секретаря, продемонстрировали единодушное мнение о том, чтобы рекомендовать мою кандидатуру на этот пост…»
Дальше, как всегда, следовали благодарности и заверения в том, что новый генсек будет исходить из необходимости «коллективности руководства» и «единства»{908}.
Читая этот протокол, меченный датой 10 февраля 1984 года, поражаешься одному. Большинство членов политбюро хорошо знали, не могли не знать, что человек, которого они собрались рекомендовать на высший пост, глубоко посредственная личность, малообразованная, без широкого государственного мышления, очень скудно наделенная природой интеллектуальными способностями. Кроме прилежности партийного чиновника, исключительной услужливости перед генсеками, бумажной педантичности, хорошего знания всех бюрократических пружин и правил, Черненко не обладал более ничем, что необходимо лидеру ленинской партии и государства.
Полное отсутствие демократических традиций в руководстве, пресс большевистских стереотипов, вроде пресловутого «единства», отсутствие гласности, монополизм власти одной политической силы предопределяли одномерность мышления и решений.
Выступая на траурном митинге во время похорон Андропова, Черненко с большим трудом смог зачитать небольшую надгробную речь.
Слушатели с трудом улавливали смысл произносимого: оратор «проглатывал» слова, неоднократно кашлял, останавливался, вытирал платком губы и лоб. С трудом новый генсек смог едва-едва приподнять руку, прощаясь со своим предшественником у могилы.
К мавзолею он поднялся с помощью недавно сооруженного специального подъемника в Сенатской башне Кремля, а спускался вниз при поддержке двух охранников… Как сообщали на Западе, Дэвид Оуэн, лидер британской социал-демократии, будучи врачом, профессионально определил: у Черненко – эмфизема легких. Как увидим дальше, он не ошибся.
Избрание Черненко, по рекомендации политбюро, на пленуме ЦК, открывшемся в Свердловском зале Кремля в 11 часов 13 февраля 1984 года, было еще одним выражением эрозии и заката ленинской системы.
Будущий помощник Горбачева А.С. Черняев, присутствовавший на этом пленуме, весьма колоритно передал его атмосферу.
«…Свердловский зал был уже почти полон… Провинциальная элита уже вся здесь. И все как обычно: целовались взасос, громко, через ряды приветствовали друг друга, делились «новостями» о снеге, о видах на урожай, словом, шел «партийный толк» между своими, чувствующими себя хозяевами жизни. В этой разноголосице я не услышал ни разу имени Андропова или разговора о его смерти…
Где-то без двадцати одиннадцать зал смолк. Началось ожидание. С каждой минутой напряжение росло, атмосфера будто наполнялась электричеством… Напряжение достигло кульминации. Все взоры в сторону левой двери за сценой, где выход в президиум: кто первый?!
Ровно в 11 в проеме двери показалась голова Черненко. За ним Тихонов, Громыко, Устинов, Горбачев и др.
Зал отреагировал молчанием…»{909}
А вот что писал позже помощник нескольких генсеков, в том числе и Черненко, A.M. Александров-Агентов:
«…я не раз задавал себе вопрос: как же все-таки получилось, что на высшем руководящем посту огромного государства оказался этот слабый и физически, и во многих других отношениях человек, не имевший для этого ни достаточной эрудиции, ни опыта настоящей государственной работы, ни знания экономики? Ведь не могли же этого не видеть избравшие его коллеги, да и сам Константин Устинович, если уж на то пошло?»{910}
Действительно, почему? Как могло это произойти? Среди целого ряда глубинных причин исторического и социального порядка назову и такую: большевизм за семь десятилетий коренным образом изменил людей и их руководителей. Разрыв между политикой и моралью оказался столь глубоким, что никто из «соратников» Константина Устиновича не испытывал ни тогда, ни позже угрызений, мук совести. Удобные объяснения типа: «Иначе нельзя было. Традиции. Партийные нормы. Единство…» – кажутся наивными или фальшивыми.
Долгие годы правления ленинцев деформировали мораль в соответствии с главным критерием первого вождя: нравственно все то, что служит делу коммунизма. В данном случае никто (никто!) не оказался способным проявить мужество. Ни сам Черненко, ни его коллеги, которые позже (все без исключения) стали говорить о его никчемности.
Великий Гегель в своей «Философии религии» написал: «Мужество выше скорбного терпения, ибо мужество, пусть оно окажется побежденным, предвидит эту возможность…»{911} Все мы были лишены тогда этого интеллектуального мужества, предпочитая говорить об аномалиях, ущербности Системы вполголоса. Предпочитали «скорбное терпение»…
