Леонид Млечин - 10 вождей. От Ленина до Путина
Великий Гегель в своей «Философии религии» написал: «Мужество выше скорбного терпения, ибо мужество, пусть оно окажется побежденным, предвидит эту возможность…»{911} Все мы были лишены тогда этого интеллектуального мужества, предпочитая говорить об аномалиях, ущербности Системы вполголоса. Предпочитали «скорбное терпение»…
Это не было парадоксом: никто не хотел видеть канцеляриста лидером партии и страны. Но никто (!) не возразил, не возмутился, не предложил публично иного решения. И не мог предложить. Ибо система, созданная Лениным и «усовершенствованная» Сталиным, продолжала работать. Невидимые шестеренки политического механизма продолжали вращаться с тупой неумолимостью.
Черненко – не случайность. Это закономерный плод бюрократического всевластия и вырождения большевизма.
Черненко не был в состоянии повести страну и партию в будущее. Его «пришествие» стало знаком углубления общего кризиса общества, признаком полного отсутствия у партии позитивных программ, симптомом неизбежности грядущих потрясений. Не будучи авгуром, можно было сказать: черная птица грядущей беды для коммунизма появилась над Кремлем.
Новый генсек ничего не разрушал и не созидал. Он не имел ни явных врагов, ни больших политических друзей. Черненко не позвал страну поднимать новую «целину» или демонтировать систему тотальной слежки. Генсек был классическим бюрократом с посредственным мышлением.
Но посредственности опасны именно тем, что они политически неуязвимы. Перед своими «соратниками». Но не перед историей.
Печать безвременья
Из всех «главных» лидеров СССР за всю ее историю Черненко К.У. меньше всех находился на высшем пике власти, всего 13 месяцев. Это были месяцы тусклого безвременья. Обществом овладело чувство апатии, политического равнодушия, какого-то смутного ожидания, а порой и нескрываемого интеллектуального смятения.
Внешне почти ничего не изменилось. Награждали «победителей» соцсоревнования, стояли на улицах длинные очереди около полупустых магазинов, проводились многолюдные и многочасовые собрания партийных активов; переполненные электрички из ближнего и дальнего Подмосковья везли в столицу граждан «развитого социалистического общества», надеявшихся хоть что-то купить там; милицией наглухо перекрывалось движение на улицах, когда длинные черные «членовозы» (лимузины высшего руководства) после рабочего дня отвозили «неприкасаемых» в загородные подмосковные шикарные особняки… Пульс страны бился вяло и как-то обреченно.
По-прежнему страна вела необъявленную и непонятную людям войну в Афганистане. После замученного Тараки пришел к власти его убийца Амин, которого, в свою очередь, советские спецназовцы расстреляли в его собственном дворце. К слову, с тем и другим еще до ввода советских войск мне довелось встречаться в бывшей королевской резиденции после «апрельской революции». Посадили в Кабуле послушного и говорливого Кармаля, сменили его потом еще одним ставленником КГБ – Наджибуллой… Но все эти перетасовки ничего не изменили и изменить не могли. СССР застрял в грязной войне, принимая ежедневно цинковые гробы со своими солдатами из соседней горной страны…
В «социалистическом лагере» все как бы затихло в ожидании. «Солидарность» в Польше продолжала глухо сопротивляться; у Берлинской стены не прекратили убивать смельчаков, пытавшихся ее преодолеть; «диссиденты» не только из СССР, но и из Чехословакии, Венгрии, Болгарии все громче заявляли о себе, требовали свободы и соблюдения прав человека; советские самолеты везли кубинских солдат в Анголу и Эфиопию для спасения обанкротившихся марксистских режимов. Северная Корея, все более дистанцировавшаяся от Москвы, тем не менее продолжала требовать от нее новых поставок оружия и боевой техники. Китай как бы выжидал, не отказываясь от своих «трех условий». Все попытки советской дипломатии улучшить прохладные отношения со «срединным государством» наталкивались на вежливые и в то же время жесткие отказы. СССР хотел «остаться» во Вьетнаме, но тот нуждался лишь в его технической помощи, а не в политических советах. В Африке и арабском мире, где возникли с помощью СССР режимы «социалистической ориентации», росли военные арсеналы. Туда ехали все новые сотни и тысячи советских военных советников. А тощая экономика этих стран неумолимо впадала в полную дистрофию…
В Вашингтоне и столицах стран НАТО все больше понимали: СССР надломился под тяжестью гонки вооружений и кризиса директивной экономики и не хотели ни в чем уступать «империи зла». Если Андропова еще пытались вытянуть из Москвы для встречи с Рейганом, Колем, некоторыми другими лидерами западного мира, то Черненко уже приглашали очень немногие. Все понимали: это совершенно временная, очень временная и переходная фигура.
В «коммунистическом и рабочем движении» тоже ничего не менялось. В штаб-квартиры марксистских партий шли из Москвы «рекомендации» – как усилить борьбу с ракетными планами США, «еврокоммунизмом», идеологическими диверсиями империализма. Все сохранилось и продолжалось в духе традиций. По-прежнему лидеры и функционеры этих партий тянулись в Москву на отдых, за инструкциями, а главное – за деньгами. В СССР в течение года приезжали не менее 2–2,5 тысячи руководителей разного уровня из «братских компартий». В международном отделе ЦК, с его почти двадцатью секторами, прикидывали, как лучше распределить многомиллионный валютный бюджет «для помощи братским партиям». И распределяли. Миллионы долларов, фунтов, марок, франков, как в ленинские времена. Только теперь опыта и конспирации в этом деле было больше… Везли народные деньги на Запад и Восток, конечно, представители КГБ. Не было ни одного провала в доставке.
Лидеры всегда фокусируют на себе повышенное внимание. От наблюдательных визитеров не могло укрыться, что задыхающийся новый шестой лидер с трудом общается по заготовленной помощниками бумажке, отвечает на вопросы крайне односложно и элементарно. Как писала парижская «Русская мысль» в марте 1984 года: у Черненко «самой примечательной чертой является отсутствие всякой примечательности»{912}.
Сутулый покашливающий человек с короткой шеей в отличие от Андропова фактически не пытался ничего серьезно изменять. Ему было трудно не только ходить, но и думать. Он привык работать с документами по накатанной колее решений, контроля, отчетов, директив.
Конечно, Черненко начал свою работу с заседания политбюро, которое полностью «одобрило» решения февральского пленума ЦК КПСС (где он был избран генсеком) и рекомендовало для руководства всей партии его «тронную речь».
