Леонид Млечин - 10 вождей. От Ленина до Путина
Последняя в жизни Андропова записка была обсуждена членами партийного ареопага за две недели до его смерти. Генсек подводил итоги работы высшего руководства за 1983 год. Отмечая усиление «коллективности в руководстве» и улучшение «контроля за выполнением принимаемых решений», Андропов предлагал разгрузить политбюро от второстепенных вопросов, передавая их для решения в секретариат и отделы ЦК. Так же когда-то советовал Ленин освободиться от «вермишели» мелких дел… По-прежнему, сетовал генсек, не все ладно с подбором кадров…{905}
Все вроде верно, но одновременно создается впечатление, что проигрывается старая-старая заезженная партийная пластинка 20-50-х годов… Прежние рецепты, ортодоксальные решения, испытанные методы должны были, по мысли Андропова, помочь вывести страну из глубокого застоя. Генсек хотел, чтобы обойма старых способов вновь заработала через усиление требований к общественной, государственной и личной дисциплине, создание в стране атмосферы «борьбы за порядок». Несмотря на симпатии и поддержку «линии» Андропова со стороны миллионов людей, она могла дать лишь какое-то временное, частичное улучшение положения дел в стране.
Где-то в конце января приехал к Андропову Устинов – человек, к которому генсек испытывал особую близость. Министр обороны долго рассказывал об оборонных делах, а затем перешел к положению в Афганистане. Старый оборонщик, которого политбюро сделало маршалом, все еще верил, что 40-я армия добьется стабилизации ситуации в соседней горной стране. В конце беседы Устинов показал для одобрения длинный-длинный список военнослужащих для награждения орденами. Андропов пробежал часть документа, почему-то цепляясь взглядом лишь за фамилии, рядом с которыми стояло – «посмертно», рядовой Арсентьев Виктор Анатольевич… сержант Бондаренко Виталий Владимирович… ст. лейтенант Гусев Михаил Петрович… капитан Музыка Александр Владленович…
Андропов не стал дальше читать, тем более что в конце наградного указа стояло факсимиле Андропова, а ниже подпись секретаря Президиума Верховного Совета Ментешашвили…
Уже три года необъявленная война. Цинковые гробы… Посмертно награжденные… Пережил ли раскаяние генсек за авантюру? Никто и никогда не узнает…
Почти все отведенные судьбой последние дни земной жизни Андропов, прикованный к больничной постели, работал. Хотя эта работа уже сводилась, в лучшем случае, к подписанию подготовленных документов или слабому жесту, выражающему согласие с предложениями помощников. Одно из последних писем, отправленных от имени Андропова, датированное 28 января 1984 года, адресовалось Рейгану. Составители речей и записок генсека подготовили письмо в весьма жестком духе, без выражения какой-либо надежды на улучшение отношений в ближайшем будущем после развертывания американских евроракет «…Будем откровенны, г-н Президент, – говорилось в послании, – не получается делать вид, будто ничего не произошло… Опасно возросла напряженность»{906}.
Этот документ, прежде чем одобрить, Андропову зачитали, и он согласился с его содержанием. А письмо к председателю ЦК Компартии Японии К. Миямото, скрепленное также факсимиле генсека 8 февраля 1984 года, за сутки до своей смерти, Андропов физически не мог ни услышать, ни прочитать, ни одобрить. Больной потерял сознание еще раньше. Но могучая, отлаженная, проверенная, живучая, циничная бюрократическая партийная машина не подала и виду, что генсек находится в коме. Письмо Миямото от бессознательного Андропова ушло в Токио. По существу, с «того света» на «свет этот».
Да и в день кончины генерального секретаря, последовавшей после полудня 9 февраля, политбюро привычно заседало. Обсуждали вопрос о весеннем севе, о соцсоревновании, работе Комитета партийного контроля, использовании космического пространства в мирных целях, о дополнительной помощи Афганистану, активизации советско-ливийских отношений и другие бесчисленные вопросы{907}.
…Андропов умирает, а политбюро заседает. «Дело» превыше всего. Хотя «соратники» чувствовали, что развязка близка. Не случайно на этом заседании приняли решение об отсрочке визита Г.А. Алиева в Дамаск. Партийная коллегия уже мысленно готовилась к самой главной, первой задаче после смерти Андропова – избранию нового генсека. Поэтому в это время – никаких командировок…
Последние несколько дней до кончины Андропов не приходил в сознание. Разум уже был украден смертью, а сердце обреченно продолжало биться…
Ветер времени несет нас всех в своих струях в одном направлении. Одни задерживаются в этом потоке дольше, другие – меньше. Но все в конце концов оседают в долине небытия, где ветер уже не влечет в грядущее, ведь теперь человек погружается в вечность. Такова судьба всех: генсеки не пользуются исключениями.
В рабочих бумагах генсека сохранились наброски стихотворения, принадлежащего перу Андропова:
Мы бренны в этом мире под луной.Жизнь только миг. Небытие – навеки.Кружится во Вселенной шар земной,Живут и исчезают человеки…
Таким был Юрий Владимирович Андропов, человек сильного, волевого, но одномерного интеллекта. В этом утверждении нет противоречия. Он мыслил глубоко и масштабно, но обреченно шел до конца по узкой и тесной тропе ортодоксального ленинизма.
Человек конечен в бесконечности бытия.
«Вождь» шестой: Константин Черненко
Все приходит у нас слишком поздно. И мы слишком долго находимся в переходном состоянии, в каком-то междуцарствии.
Н. БердяевВ будущем – неясном, смутном, туманном – всегда есть вызов настоящему. Это может понять только истинный лидер, проницательный деятель, большой мыслитель.
До XX съезда КПСС советские люди смотрели на будущее из классовой бойницы: у самого горизонта лазоревая полоса обетованной коммунистической земли, а в пространстве от прицела до алеющего рая – неисчислимый сонм врагов. «Капиталистическое окружение». Двуцветный мир лишь подчеркивал наши «совершенство», «истинность», «историческую правоту». Иллюзорное будущее давало предписания ленинско-сталинскому настоящему. Мир был прост и понятен, как серп и молот на красном стяге. Будущее казалось не вызовом, а только целью. Высокой. Конечной. Близкой. Ведь и Ленин, а затем и Хрущев называли точные сроки и даты «пришествия» земного рая.
После XX съезда появились в большевистском миросозерцании новые акценты, «уточняющие» историческую схему большевизма. «Добрый» Ленин, в свете «неожиданно» выявившихся «злодейств» Сталина, стал еще более гениальным, абсолютно безгрешным провидцем. Разумеется, утверждалось, что злодейства Сталина не имели никакого отношения к системе, строю, ленинской идеологии. На великую цель появившаяся аномалия, естественно, не повлияла. Так учили нас, так наставляли и мы. Но пришло время, и все большее число людей стали понимать, что эти большевистские «правды» есть бытие большого, универсального Зла, выражающегося в тотальной Лжи. Именно на этой основе в железобетонной, с колючей проволокой системе, построенной двумя первыми вождями, стал углубляться кризис, расширяя многочисленные трещины в монолите. Хрущев был увлечен борьбой. Не со сталинизмом, а с «культом», и эти трещины ему казались эфемерными. Брежнев их не замечал. Андропов их увидел, но не смог зацементировать. Пришедший Черненко оказался не в состоянии ни увидеть, ни понять, ни что-либо сделать. Как это ни парадоксально звучит, именно он, помимо своей воли, стал предтечей грядущих перемен. Шестой «вождь» КПСС и СССР, совсем не оставивший заметного следа в советской истории, тем не менее стал знаком ее судьбы. С приходом Черненко даже скрытым сталинистам, ортодоксальным ленинцам, приверженцам классовых догм стало ясно – Система на излете. Если она уже не в состоянии даже избрать хоть в какой-то степени приемлемого лидера… Ниже падать уже было некуда. Смутно, не явно, многие стали ожидать грядущих перемен.
