Я не вру, мама… - Тимур Нигматуллин
– И что? – шепчет Алиса, ненароком разглядывая мои пальцы. – Смысл какой в этом? – Она машинально вытирает платком чернила с моего указательного пальца.
– А в том, – отвечаю я, – что за весь урок она меня ни разу не спросила, я ею управляю. Вот смотри! Сейчас сядет за стол и скажет: «Ну всё. На сегодня урок русского языка закончен. Все молодцы и Муратов тоже».
– Ну всё, – говорит Валентина Павловна, – на сегодня урок русского языка закончен. Все молодцы! И Муратов тоже!
Я победно смотрю на Алису.
– Он ведь не забыл, что завтра на политзанятиях мы слушаем рассказ его деда про участие в войне? Помнишь, Муратов? Чего ты так на меня уставился, как будто в первый раз видишь?
Помню? Конечно, не помню. Бабай на даче, дача аж на левом берегу – у теплиц за городом. Девятое мая уже прошло. Кому нужны эти политзанятия? Да и не придет он.
– Если дедушка твой старенький, то ты можешь с его слов рассказать о его героических поступках и подвигах. Ну всё! Всем до завтра!
Класс мигом сорвался с парт, словно волной смыл все на своем пути и уже в коридоре, чуть отдышавшись, превратился в подобие строя. Я вышел последним.
– Не забудь, Муратов, – говорит напоследок классная, – уже все рассказали про своих воевавших дедушек. Политзанятие – это очень важно! Особенно для мальчиков. Знаешь почему?
– Знаю. А вдруг завтра война!
До Бабая я добрался ближе к вечеру. Он сидел на маленьком табурете среди грядок и крутил в руках свой переносной приемник в кожаном чехле. Абика неподалеку возилась с сорняками.
– «Маяк» не ловит, – пожаловался Бабай, – помехи. Обещали Джека Лондона. А вместо этого шипение змей. Ты на помощь?
– За помощью, – ответил я и притащил еще один табурет. Установив его у куста с крыжовником, вытащил из кармана лист бумаги и карандаш и сказал: – Рассказывай!
Абика обернулась с улыбкой:
– Симонов прям!
Бабай сдвинул бумажную шапку-кораблик на затылок и снял со стоящего рядом пугала свою полосатую пижамную куртку. Накинув ее на плечи, он чуть приподнялся с табурета, расправил резинку семейных трусов и сказал:
– О чем?
– О героических поступках на войне. О своих подвигах, короче.
– Туф, – выдохнула Абика. – Я-то думала, натворил что-то.
– Разговорчики в строю, – важно заметил Бабай, выдрал из грядки редиску и, обтерев землю, протянул мне: – Аша, кушай! А я пока с мыслями соберусь.
Я захрустел редиской и приготовился записывать.
– Готов! – начал Бабай. – Сначала про Южный Буг. Знаешь, что это?
– Река, – сказал я, – протекает по Подолью, Брацлавщине, имеет притоки…
– Вот, – Бабай с гордостью посмотрел на Абику, – вот что значит моя школа! Так вот, наступали мы на Украине. Весна, распутица. Грязи по колено. Полностью, значит, обездвиженные стоим. День стоим, два стоим, неделю… А у меня друг Ванька был. Иван Саныч, значит, сейчас. Надоело нам с ним стоять, и мы решили покружить по местности. Идем с ним, думаем, где бы что полезное увидеть. Кружили-кружили, да к деревне вышли. Смотрим, а там бочка железная стоит. Бочка, знаешь, в походе какая важная штука?
– Нет, – отозвался я, записывая за Бабаем, – ну, важная, наверное.
– На, – он протянул мне еще одну редиску и продолжил: – Мы к этой бочке. Огляделись по сторонам, нет никого. Пустая изба – горелая, а рядом бочка. Мы к ней. Я Ваньку предупреждаю, чтоб близко не подходил, может, минирована. Смотрим – вроде нет мин. Гранатами тоже не обвязана. Решили взять. Подбежал я к бочке и пнул ее, а сам в сторону на всякий случай. А из бочки вой раздался! Натуральный вой. Орет кто-то.
– По-немецки? – Я открыл рот от удивления. – Фашиста-языка поймали?
– Нет. По-непонятному орет, – Бабай почесал шею, – истошно так орет. Я Ваньке приказ даю идти слева к бочке, а сам напрямую к ней подбежал. Крышку снимаю и туда автомат. А там!..
Абика бросила сражение с лебедой и к нам повернулась. С соседней дачи мужик на забор повис и слушает.
– И голосок такой противный: «Приетини… Приетини…» Ванька орет: «Шмаляй!» А я чую, говном несет из бочки…
– Уффалай, – сказала Абика и продолжила чистить грядки.
– По-румынски приетини значит «друг, приятель». И щуплый такой, меньше тебя этот румын был… – Бабай оглядел меня. – Хотя нет, ты меньше. И воет он так жалостливо и плачет. И это… того… усыр он, короче.
– Это что такое? – не понял я.
– Ну, обосрался от страха, – серьезно сказал Бабай. – Румын в бочку от страха залез, когда нас с Ванькой увидел, а когда я по бочке пнул, он и в штаны наложил, – совсем радостно закончил Бабай.
– Астагфирулла, – произнесла Абика, – опять ты за свое.
– Ну так правда же, – сказал Бабай, не перестававший периодически крутить приемник.
– И вы?.. – с надеждой спросил я. – Вы его связали и к нашим в блиндаж увели? Как румынского языка? И награду получили?
Я уже примерно вообразил, как на политзанятиях представлю это дело, опуская мелкие подробности.
– Зачем? – удивился Бабай. – Зачем он нам обосратый сдался. Да и какой из румына язык? Это все равно что тебя взять. Был бы немец, то другое. А этот… Мы ему пинок пониже спины дали и бочку в часть откатили.
– И всё? – я попытался выхватить еще что-нибудь из этого рассказа. – Ну вас хоть похвалили?
– Не помню, – сказал Бабай и опять покрутил свой приемник.
Пересказывать завтра в школе на политзанятии историю моего деда про обосравшегося от страха румына в бочке не имело никакого смысла. Если бы его хотя бы в плен взяли. А то вообще отпустили врага. Румын он или немец, какая разница? Фашист и в Африке фашист… Надо было заводить еще один разговор с Бабаем, только уже с другого боку.
Мы пообедали в летней кухне. Абика сварила татарскую лапшу, мелко нарезала свежий зеленый лук и поставила на стол шаньги.
– Сначала суп, – сказала она строго, – потом остальное.
За едой я пытался вспомнить, сколько наград видел на пиджаке у Бабая. Много! Медаль «За отвагу» видел. Орден видел. Еще какие-то нашивки за ранения. А он мне про румына.
За чаем я вновь вытащил листок.
– Что, опять для политзанятий ваших? – удивленно спросил Бабай. – Мало?
– Мало, – удрученно сказал я, – совсем мало информации о твоих боевых подвигах. Надо еще. Вот, может, про Сталинград что-нибудь расскажешь?
– Истинный Симонов, – восхищенно сказала Абика и
