Я не вру, мама… - Тимур Нигматуллин
– Слушай, а чего ты к ней в гости ходишь? – неожиданно спросил Коля. – Папа еще зовет. Даже Пиркин к Махметовой не ходит. Портфели только носит. А ты не носишь, а в гости ходишь.
– Сидим рядом, вот и хожу, – сказал я, не зная, как ответить по-другому. – Папа ее спрашивает, как она учится и ведет себя.
Иваниди повернулся ко мне и приподнялся, опираясь на руку.
– Ее папа спрашивает у тебя про свою дочку?
– Да, ее папа спрашивает у меня про свою дочку!
– То есть у двоечника про отличницу?
– То есть у троечника про отличницу. Чего прикопался? Завидно?
– Да так, – ложась обратно, сказал Коля. – Странно все это. И врешь ты! Не знаю почему, но врешь. Не сочиняя, как всегда, а скрывая что-то. Хочешь правду?
– Давай. – Я чуть сжался от поворота разговора. – Что за правда такая, о которой я не знаю?
– Не нравится мне твоя Алиса, – сухо произнес Иваниди. – Смотрит подозрительно. Губы кривит. Я один раз с ней на физкультуре в паре был, когда ты болел. Мы мостик друг другу помогали делать. Так у меня такое ощущение было, будто она меня не держит за спину, а душит. Я ей в лоб хотел дать, потом передумал. А когда домой пришел, то голова трещала весь вечер. Я бы про это и не помнил, но она сама на следующий день спросила, как моя голова. Как будто знала!
– У меня не болит, – честно ответил я, – выдумываешь ты все.
– Может быть… Смотри! Идут! – Коля вскочил с полотенца и стал показывать пальцем в сторону нашего дома.
Из-за насыпи, поднимаясь на дамбу, шагала семья Пиркиных. Впереди шла тетя Таня, за ней дядя Владик с двумя огромными сумками в руках, а чуть сбоку тащился одетый по-зимнему Давид.
– Он что, в валенках? – открыл рот от удивления Иваниди.
– И в ушанке, – изумился я.
Пока мы с Колей не могли поверить своим глазам, семья Пиркиных приблизилась к нам. Тетя Таня, бегло осмотрев наш рыбацкий плацдарм, вытащила из сумки раскладной стульчик и поставила его рядом с нашим полотенцем, затем она достала термос, одеяло, какие-то невообразимо большие тарелки и банку соленых огурцов. В этот момент дядя Владик расстелил поверх нашего полотенца клетчатый плед и стал раскладывать на нем вилки и ложки. Давид все это время молчал, поправлял сползающую ему на глаза солдатскую ушанку, тер валенками о бетонную плиту.
Расставив все тарелки, чашки, корзинку с хлебом, тетя Таня достала из сумки что-то большое в кухонном полотенце и стала его разматывать. Завернутой оказалась огромная кастрюля. Размотав полотенце полностью, она поставила кастрюлю на разделочную доску, которую извлекла из той же сумки. Иваниди, пораженный таким зрелищем, даже хрюкнул.
– Ребята, – торжественно сказала тетя Таня, – спасибо вам, что взяли Давида с собой на рыбалку. – Она сняла с кастрюли крышку и, отложив ее в сторону, стала разливать черпаком по тарелкам манную кашу. – Когда мы узнали с Владиком… с дядей Владом, что Давид варит на рыбалку манную кашу, мы очень удивились…
– Очень, – пробурчал нарезавший хлеб дядя Владик.
– Ведь он никогда ее не ест. А она ему нужна! – Мама Давида говорила так восторженно, что нам с Колей казалось, что мы в ее глазах герои, совершившие какой-то подвиг. – Варить он не умеет. Поэтому мы с папой решили ему помочь. Если вы Давидику всегда будете поручать варить манную кашу, то мы с папой будем этому рады.
– Очень, – снова пробурчал дядя Владик.
Тетя Таня положила в тарелки ложки и поднялась с пледа.
– Ну… – она сложила ладони лодочкой, – мы вас оставляем. Рыбачьте! Если всё съедите, мы еще принесем. Владик!
Дядя Владик помог тете Тане перебраться через насыпь, обернулся, как-то устало посмотрел на нас и исчез вслед за женой.
Первым наше молчание прервал Иваниди:
– Ты чё, больной?
Упревший в ушанке Пиркин обливался потом, и смотреть на него было страшно.
– Нет. Но тут дует… – промямлил он. – На всякий случай.
– Я про кашу. – Иваниди потихоньку отходил от шока. – Как ты эту жижу насаживать собираешься? Мы тебе что сказали сварить?
– Манку, – ответил Пиркин. – Я и начал. Взял кастгюлю. Тут мама увидела. Я же манку не ем. Спгашивает: «Зачем тебе манка?» Я говогю: «На пгиманку».
– На приманку, – расхохотался я, – манку на приманку.
Вслед за мной зашелся от гогота Иваниди, сначала мутузя себя по коленкам, затем схватился за живот и стал подпрыгивать.
Наконец и Пиркина пробрал смех, и Давид, не снимая ушанки, хохотал вместе с нами. Когда сил ржать уже не осталось и заболели животы, мы присели на плед.
– Валенки хоть сними, – сказал я Давиду, – жарко ведь.
– Обещал не снимать. Это сейчас тепло. А вечегом холодно, – разумно ответил Дава.
– Вкусная манка, – первым попробовал кашу Иваниди, – наваристая.
– Я дома не ем, – зачерпнул я ложку.
– Я тоже, – поправляя сползающую ушанку, Давид осторожно подул в тарелку, – но это же гыбалка.
Объевшись манки, огурцов и хлеба, мы развалились на пледе и незаметно уснули.
Разбудил нас голос дяди Наума:
– Страшно подумать, что будет, когда вы пить начнете. Этот хоть тепло оделся, сразу чувствуется опыт вековых скитаний. А вы двое в апреле месяце да на голой земле. Вставайте быстрее, пока яйца не заморозили! И это… Кто ерша так изуродовал? Через жабры надо было!
Пока мы собирали свои вещи, дядя Наум успел слопать тарелку остывшей манки и закусить огурцом.
– Я никак в толк не возьму, – поражаясь количеству тарелок и кастрюль, повторял он одни и те же слова, – вы сюда жрать пришли или рыбачить? Если жрать, то рыбалка удалась! Если рыбачить, то хоть пожрали на славу. Ваше здравье! Эх!
Ершика мы вечером отдали кошке Сиаме. Та, больно уколовшись об его плавник, стала опять истошно орать, перекрикивая даже тетю Хебу, разорявшуюся из-за вхлам загаженных школьных штанов сына.
Глава 11
Мама, не плачь!
– Ты плачешь, мама?
– Это лук.
– Нет, это не лук. От лука так не плачут. Почему ты плачешь, мама?
– Говорю же тебе, это лук. Чего пристал?
– Это из-за собрания в школе? Меня ругали?
Мама вытерла рукавом халата глаза и посмотрела на меня. Глаза ее были еще полны слез.
– Тебя постоянно ругают и называют вруном. Что ж, мне из-за этого вечно реветь, что ли? Говорю тебе, это лук. Но ремня ты вечером от отца получишь! Знаешь это? То-то.
– Знаю, мама, – надевая сандалии, сказал я, – знаю. Ты просто не плачь больше… Даже от лука!
Во дворе под высушенным, словно
