Николай Островский - Раиса Порфирьевна Островская
Особенно внимательно читал он художественную литературу о гражданской войне, документы, очерки, мемуары об империалистической войне и фантастические повести о войнах будущего.
Маяковского — отрывки из поэмы «Ленин», стихи о советском паспорте знал наизусть и часто читал вслух. (Замечу в скобках, что много позже смерть Маяковского тяжелым камнем легла на сердце Николая. Он любил его. Но долго не мог простить Маяковскому, что тот добровольно ушел из жизни.)
Классиков русской литературы Николай изучал с большой настойчивостью. Особенно полюбил Горького. Часто, прочитав то или иное произведение, просил принести критическую литературу о нем.
С большим интересом читал Виктора Гюго, Золя, Бальзака, Теодора Драйзера.
Для чтения научно-популярных журналов и публицистики отводил определенное время — два часа в день.
Островского называли в ту пору «неистовый читатель».
В чемоданчике, с которым он приехал к нам, была одна из его любимых книг — «Кобзарь» Тараса Шевченко. От частого чтения и переездов книга истрепалась. На ней не было обложки, не хватало нескольких первых страниц[17].
В тяжелые минуты, когда боли особенно терзали Николая, он снова и снова возвращался к неумирающим, волнующим страницам любимого поэта Украины — Шевченко. Многое Николай знал наизусть. Более всего любил поэму «Катерина». И как-то по-особому звучали для него строки: «У всякого своя доля и свій шлях широкій…» Любил и «Гайдамаков»… А «Дывлюсь я на небо…» и «Як умру, то поховайте» почти каждый день звучали в нашем доме.
Слушая, как он поет, я думала: до чего ж крепко привязан он к родным украинским местам, к той народной культуре, которую впитал с детства. Где-то в глубине его обожженной боями души все еще жил поэтичный украинский парубок…
В начале 1927 года в Черноморской партийной организации началась подготовка к партпереписи. Вызвали и Николая. Сам он идти уже не мог. Требуемые документы в горком понесла я. Вскоре зашел представитель горкома, чтобы уточнить некоторые вопросы. Позже этот же товарищ принес Николаю партийный билет за № 0285973. На партбилете значилась дата выдачи: 27 мая 1927 года. В графе «Наименование организации, выдавшей билет», записано: «1-й Райком Черноморского округа».
Товарищ поздравил Николая, вручил билет, пожелал здоровья.
Как только представитель райкома ушел, Коля послал меня срочно купить обложку для нового партийного билета. Я тут же побежала на базар и в небольшой галантерейной палатке купила кожаную обложку темно-зеленого цвета. Эта обложка и сейчас хранится в Музее Островского в Сочи.
Часто днем он писал письма своим прежним друзьям. Мысленно он был с ними, много говорил о них и с большим нетерпением ждал ответов. Но, к сожалению, не все отвечали ему, а те, что писали, писали редко. Если бы товарищи знали, как дорога была для него каждая строчка, каждое теплое, дружеское, доброе, радостное слово!
Был в Харькове Петр Новиков. Он присылал письма регулярно; кроме того, он выполнял просьбы Николая по части радиотехники. Друзья вели веселую переписку, полную шуток. Я видела, как любит Николай своего друга. И с нетерпением ждала, когда появится этот загадочный человек, Петр Новиков. II только весной 1928 года он приехал на два-три дня. Его приезд заставил Николая забыть о болезни, — они строили планы о работе, о поездке в Харьков…
У Николая в его бумажнике, который он всегда хранил под подушкой, были фотографии старых друзей, с которыми он познакомился в Харькове, в медико-механическом институте — Петра Куща, Анны Давыдовой, Новикова, Лаурины Был там и снимок, подаренный девушками, с которыми Николай познакомился в санатории: девушки сфотографированы в купальных костюмах, в море, у самого берега.
Как-то просматривая эти снимки, Петр Новиков стал трунить — «пришивать» Николаю разные приключения, связанные с пребыванием в санатории. Подключилась и я. Николай, как мог, оборонялся. Было весело, все громко смеялись. В конце обсуждения мы с Петей поставили на фотографию такую визу: «Проверено цензурой. Р. Мацюк»[18].
Как молоды мы были душой даже в ту тяжелую пору…
У Николая не было получувств. Он пли любил — тогда все готов был отдать за человека, пли ненавидел — тогда трудно было переубедить его.
Если переставали писать прежние друзья, Николай терпеливо ждал весточки, как бы проверяя дружбу. Когда писем не было долго, пм овладевала грусть. Как-то вечером, когда он снова и снова с большой теплотой и грустью вспоминал замолчавших друзей, я не выдержала:
— Коля, ведь так настоящие друзья не поступают! Неужели они не могут выбрать время для письма, неужели можно забыть дружбу только лишь потому, что ты тяжело заболел? — Сказала — и почувствовала, что сделала ему больно.
— Знаешь, Раек, не будем говорить об этом. Может быть, ты и права, но я еще не могу так отрубить, сделать такой вывод, что меня забыли. Время покажет…
Но надо было видеть Николая, когда приходили письма! Как радостно блестели его глаза!
…Прошла первая наша зима. Мы ждали весны. Думали, весной будет лучше.
7
В середине пути
Весной Николаю стало хуже. По утрам мы видели его распухшие искусанные губы и знали, что это следы борьбы с нечеловеческой болью.
Что делать? Где лечиться? Наши материальные возможности были крайне ограничены. Бесплатную путевку достать не удалось.
Узнали, что в Горячем Ключе близ Краснодара серные ванны делают чудеса с ревматиками. Начались сборы к поездке в Ключевую.
Стоял ослепительный весенний день. Небо казалось особенно высоким и синим. Тени от деревьев и домов были резкие, черные. Акации отцвели и усыпали панели и мостовые желто-белым ковром.
У нашего дома — извозчик, он ждет уже довольно долго и, пригретый солнцем, клюет носом. Мы заканчиваем последние сборы и выносим Николая на руках. Извозчик безразлично смотрит через плечо. Николай щурится на солнце, на глубокую синеву. Прощается со мной. С Николаем едут его мать Ольга Осиповна и моя сестра Леля с двухлетним сынишкой. Я работала и сопровождать Николая не могла.
Горячий Ключ — в 60 километрах от Краснодара. До Краснодара доехали поездом. В Краснодаре наняли легковой автомобиль. Кое-как поместили полулежащего Николая в машину. Леля с мальчиком на руках села у изголовья, поддерживая голову больного, Ольга Осиповна — в ногах, придерживая их.
Ехали долго. Во время толчков Николай несколько раз терял сознание. Приходилось останавливать машину.
На место прибыли лишь через шесть часов. В санатории устроились довольно быстро: помогли местные партийцы, принявшие в Николае горячее участие.
Почти педеля ушла на то, чтобы
