Дневник - Мария Константиновна Башкирцева
1) живот не так велик,
2) я никогда не курил,
3) я не пью ни пива, ни вина, ни алкоголя, ничего, кроме чистой воды.
В заключение, блаженное состояние за кружкой пива не есть моя любимая поза. Я гораздо чаще располагаюсь по-восточному на диване.
Вы спрашиваете меня, какого художника из новейших я предпочитаю? – Миллэ.
Мой любимый композитор? Я питаю отвращение к музыке.
В действительности, я предпочитаю всем искусствам красивую женщину. Я ставлю хороший обед, настоящий обед, – редкостный обед – почти на одну доску с красивой женщиной.
Вот мое profession de foi, господин старый профессор.
Я держусь того мнения, что если у человека есть какая-нибудь хорошая страсть, крупная страсть, ей нужно предоставить все место, пожертвовать для нее всеми другими; это я и делаю.
У меня были две страсти. Нужно было пожертвовать одной, и я немножко пожертвовал чревоугодием. Я стал воздержанным, как верблюд, но прихотливым до того, что не знаешь, что в рот взять.
Хотите еще одну подробность? У меня страсть к спорту. Я держал большие пари в качестве гребца, пловца и ходока.
Теперь, после того, как я вам сделал столько признаний, господин грызун, расскажите мне о себе, о вашей жене – ибо вы, конечно, женаты, о ваших детях. Есть ли у вас дочь? Если – да, не забывайте меня, прошу вас.
Молю божественного Гомера просить за вас Бога, чтобы он даровал вам способность боготворить все прелести земной жизни.
Гюи де Мопассан.
Я через несколько дней переезжаю в Париж, 83, rue Dulong.
* * *
Я вижу, что вы осмелились злословить по поводу писем, получаемых вами от незнакомок. Злополучный золяист! Но это прямо восхитительно! Если бы небо было справедливым, вы были бы того же мнения! Мне кажется, что это не только очень занимательно, но что здесь можно испытать самые тонкие радости, услышать поистине интересные вещи, если только быть абсолютно искренним. Ибо, в самом деле, наконец, с каким другом (мужчиной или женщиной) вы найдете чего-нибудь такого, что приходится скрывать, или какую-нибудь предосторожность, которую приходится соблюсти? Между тем здесь вы имеете дело с абстрактным существом!
Не принадлежать ни к какой стране, ни к какому миру, быть всегда правдивым, тут можно бы дойти до широты выражения à la Шекспир…
Но довольно с нас подобной мистификации. Так как вы все знаете, я не стану ничего более скрывать от вас.
Да! Милостивый государь, я имею честь состоять лицейской пешкой, как вы выражаетесь, и я сам докажу это восемью страницами моральных поучений… Слишком хитрый, чтобы приносить вам манускрипты, перевязанные бьющими в глаза бечевочками, я заставлю вас вкушать мои доктрины маленькими дозами…
Я воспользовался, милостивый государь, досугом Святой недели, чтобы вновь перечитать полное собрание ваших произведений…
Вы, бесспорно, большой весельчак.
Я вас ни разу не прочел целиком и подряд. Впечатление поэтому отличается большой свежестью, и это впечатление… что вы чересчур злоупотребляете описанием этих… этого… этого акта, благодаря которому существует мир. Не знаю, какому богу я поклоняюсь, но вы безусловно поклоняетесь тому… тому странному символу, который чтили в древнем Египте.
Черт возьми! Есть от чего всем лицеям перевернуться навзничь и всем монастырям христианского мира возмутиться духом!
Что касается меня, который нисколько не отличается особенной стыдливостью и читал самые предосудительные сочинения, я смущен – да, милостивый государь, смущен тяготением вашей души к этому грубому акту, которое Дюма-сын называет любовью. Это может обратиться в мономанию, и об этом придется пожалеть, ибо вы богато одарены, и ваши рассказы из крестьянской жизни очень недурны.
Я знаю хорошо, что вы написали книгу «Жизнь» и что эта книга носит яркий отпечаток глубокого чувства отвращения к жизни, отпечаток грусти и придавленности. Это чувство, которое уравновешивает мощь ваших мускулов, временя от времени всплывает наружу в ваших произведениях и заставляет нас считать вас высшим существом, страдающим от жизни. Это именно и поразило мое сердце. Но эта печальная нотка, мне кажется, не более как отражение Флобера.
В итоге мы с вами порядочные простофили, а вы еще к тому же ловкий шутник (видите, как иногда хорошо быть не знакомыми друг с другом) с вашим одиночеством и вашими длинноволосыми существами…
Любовь – этим словом все еще хотят поймать на удочку весь мир. Жиль-Блаз, где ты?
По прочтении одной из ваших журнальных статей я взялся за чтение Attaque du moulin. Мне показалось, что я вступаю в роскошный благоухающий лес, оглашаемый сладкозвучным пением птиц. «Никогда еще более глубокий мир не спускался с небес на более счастливый уголок природы». Эта магистральная фраза напоминает знаменитые несколько тактов последнего действия «Африканки».
Но вы ненавидите музыку – возможно ли? Вас бы следовало угостить ученой музыкой! И еще одно… ваше счастье, что ваша книга еще не готова, – книга, в которой будет фигурировать женщина, да, сударь, женщина, а не мускульные упражнения. Сколько бы раз вы на бегах не приходили первым, вы ничего иного не достигнете, как некоторого равенства с лошадью, а как бы ни было благородно это животное, оно все-таки остается животным, молодой человек.
Позвольте старому латинисту рекомендовать вам одно место из Саллюстия: Omnes homines qui sese stadent praestari, и т. д. и т. д. Я заставлю свою дочь Анастасию затвердить это место. Кто знает, может быть, вы и сойдетесь друг с другом…
Хорошие блюда, женщины?.. Но… мой юный друг, берегитесь! Это становится похожим на шутку, а мое звание «лицейской пешки» запрещает мне следовать за вами по этому опасному пути.
Ни музыки, ни табаку? Черт возьми!
Миллэ хорош, но вы так выговариваете имя Миллэ, как буржуа имя Рафаэля.
Советую вам взглянуть на работы кисти молодого современного художника по имени Бастьен-Лепаж. Отправляйтесь на улицу Сэз.
Сколько вам, в самом деле, лет?
Это вы серьезно утверждаете, что предпочитаете красивых женщин всем искусствам? Вы смеетесь надо мной!
Простите за бессвязность этого послания и не оставляйте меня долго без ответа.
А затем, великий пожиратель женщин, желаю вам развивать мышцы, о которых не принято писать, и верблюжью подушку, а я остаюсь со священным трепетом вашим преданным слугой
Жозеф Савантен.
* * *
83, rue Dulong
Мой дорогой Жозеф, не правда ли, мораль вашего письма такова: так как мы совершенно не знаем друг друга, то не станем стесняться по
