Дневник - Мария Константиновна Башкирцева
Ваша хроника превосходна и глубоко прочувствована, – два столбца, которые охотно прочитываешь три раза кряду. Но… не в обиду будь вам сказано, что за банальность эта история о старушке-матери, мстящей пруссакам! (Это, должно быть, написано по прочтении моего письма!)
Что касается того, может ли тайна что-нибудь прибавить к прелести наших отношений, – все зависит от вкуса… Пусть это вас не забавляет, прекрасно! Но меня… меня это чертовски забавляет. Признаюсь в этом совершенно искренне, равно как и в том, что ваше письмо, каково бы оно ни было, вызвало во мне чисто детскую радость.
И знаете, если это вас не забавляет, то это только потому, что одна из ваших корреспонденток не сумела вас заинтересовать, – вот и все. Если же и мне самой не удалось взять надлежащий тон, то я достаточно благоразумна для того, чтобы вам пожелать лучшего успеха в этом отношении.
Только шестьдесят писем?.. Я была уверена, что вами в большей мере завладели…
И вы всем отвечали?
Быть может, мой интеллектуальный темперамент не гармонирует с вашим, – говорите вы… Вы, пожалуй, слишком прихотливы… Наконец, я только воображаю, что знаю вас… (впрочем, это и есть конечный эффект, производимый романистами на миленьких и глуповатых женщин). Что же, может быть, вы и правы!
Быть может, простота и безыскусственный тон моих писем заставили вас счесть меня какой-нибудь юной сентиментальной особой или, что еще хуже, искательницей приключений… Такая мысль была бы для меня поистине мучительна.
Пожалуйста, не извиняйтесь за недостаток поэтичности, галантности и т. д.
Без сомнения, я написала вам плоское письмо.
Я очень живо сожалела бы, если бы мы дальше первого шага не пошли. Неужели мы на этом остановимся? Мне тем более было бы жаль, ибо у меня рождается глубокое желание доказать вам в один прекрасный день, что я не заслуживаю быть вашим 61-м номером.
Что же касается ваших рассуждений, то они хороши, но исходят из ложных посылок. Я прощаю их вам, прощаю вам даже ваши помарки, старуху и пруссаков. Будьте счастливы!
Однако если каких-нибудь двух-трех смутных указаний было бы достаточно, чтобы привлечь на свою сторону красоты вашей старой души, уже лишенной чутья, то можно было бы, например, сказать: волосы – светло-русые, рост средний, родилась между 1812 и 1863 годом. А что касается нравственного облика… Но нет, – вам показалось бы, что я себя расхваливаю, и вы вмиг догадались бы, что я родом из Марселя.
P.S. Простите за пятна, помарки, etc. А между тем, я-то не ленилась переписывать, даже три раза.
Канн, 1, rue du Rèdan.
* * *
Да, сударыня, второе письмо! Это меня изумляет. Я кажется, испытываю смутное желание наговорить вам дерзостей. Я могу себе это позволить, так как я ведь не знаю вас. Итак!.. Нет, я пишу вам, потому что неимоверно скучаю!
Вы меня упрекаете в банальности за эпизод со старухой и пруссаками, но… ведь все в этом мире – одна только банальность. Все, что я делаю, все, что я слышу, банально. Все идеи, все фразы, все споры, все верования – все банально.
А писать незнакомой женщине – разве это не банальность, и к тому же еще самая невероятная и, если хотите, детская банальность?
В общем итоге – я в данном случае порядочный глупец. Вы знаете меня более или менее. Вы знаете, что вы делаете и к кому вы обращаетесь. Вам говорили обо мне то или другое, хорошее или дурное, мне это безразлично. Если вам даже и не случалось встречаться с лицами, принадлежащими к кругу моих многочисленных знакомых, то вы все-таки читали в журналах статьи обо мне, о моей наружности, моей нравственной физиономии. Словом, вы забавляетесь, отлично сознавая, что вы делаете. Ну, а я?.. Что я о вас знаю?..
Правда – возможно, что вы молодая и очаровательная женщина, и я, быть может, почел бы за счастье когда-нибудь поцеловать ваши ручки…
Но вы можете также оказаться старой консьержкой, которая наглоталась романов Евгения Сю. Вы можете оказаться ученой компаньонкой, зрелой и сухой, как метла.
А в самом деле, вы – худая? Не слишком, не правда ли? Я был бы в отчаянии, если бы моя корреспондентка оказалась худой. Я полон всяческих подозрений с незнакомыми мне женщинами.
Мне случалось попадаться в курьезные ловушки. Однажды какой-то пансион молодых девиц затеял со мной переписку под диктовку одной из учительниц пансиона. Мои ответы переходили в классах из рук в руки. Это была очень забавная хитрость, и я от души смеялся, когда узнал всю эти историю из уст самой учительницы, писавшей мне.
Вы – светская женщина? Сентиментальная или просто романическая, или же, еще проще, женщина, которая скучает и ищет развлечений? Я, видите ли, далеко не тот человек, которого вы, быть может, ищете.
Во мне нет ни на грош поэзии. Я ко всему отношусь индифферентно и две трети своего времени провожу в глубокой скуке. Последнюю треть времени я употребляю на то, чтобы писать строки, которые стараюсь продавать как можно дороже, и я прихожу в отчаяние при мысли, что вынужден заниматься этой отвратительной профессией, которая доставила мне честь быть вами столь лестно отмеченным.
Вот вам и мои признания. Что вы скажете на это, сударыня?
Вы, наверное, найдете, что я слишком бесцеремонен, – простите меня! Когда я пишу вам, мне кажется, что я шагаю по темному подземелью, полный страха, нет ли впереди меня какой-нибудь ямы. И я щупаю дорогу палкой.
Какие вы любите духи, каким ароматом вы благоухаете?
Любите ли вы хорошую еду?
Какой формы ваше ухо?
Музыкантша ли вы?
Я не спрашиваю, замужем ли вы. Если вы замужем, вы мне ответите, что – нет, если же вы не замужем, вы мне ответите – да.
Целую ваши руки, сударыня.
Гюи де Мопассан.
* * *
Вы смертельно скучаете? Ах, какой вы жестокий!!! Это вы говорите для того, чтобы не оставить мне никаких иллюзий насчет мотива, которому я обязана вашим посланием. К слову сказать, оно явилось в благоприятный момент и очаровало меня. Это правда, что меня все это забавляет, но неправда, что я вас знаю даже настолько, как вы предполагаете. Клянусь вам, я не знаю ни цвета ваших волос, ни вашего роста, и как частного человека я вижу
