Дневник - Мария Константиновна Башкирцева
Пусть так! Я вам даже сейчас подам пример полной непринужденности. Мы дошли до той точки, когда с полным удобством можно перейти на «ты», не правда ли?
Итак, я говорю тебе «ты», и если ты недоволен, то уж пеняй сам на себя!..
Обратись к Виктору Гюго, который назовет тебя: «дорогой поэт!» Знаешь ли – для учителя, которому вверены юные невинные питомцы, ты говоришь вещи, обнаруживающие достаточную закоренелость чувств. Как, ты не отличаешься чувством стыдливости? Ни в твоих чтениях, ни в писаниях, ни в речах, ни в действиях, а? Сомневаюсь в этом.
Тогда, если хочешь, порекомендую тебе несколько славных местечек.
На улице Жубер, 4, есть редчайший экземпляр, очаровательное чудовище, которое я открыл прошлым летом в Клермон-Ферране.
Ты можешь пойти также на улицу Кольбер: там просто и хорошо. На улице Мулен: дорого и посредственно. Улица Тэбу: даже не заслуживает упоминания. Улица Фейдо: заурядная добропорядочность. Улица д’Амбуаз: …в рухнувшем доме. Не ищи чего-либо оригинального. Ничего особенного тут сейчас нет. Говорю тебе как знаток, ибо вчера я вернулся из Канна, где вечером, перед отъездом, обошел все эти уголки.
И ты полагаешь, что есть вещи, которые меня могут забавлять? И что я смеюсь над публикой? Мой бедный Жозеф, нет человека под небом, который бы скучал больше моего. Нет ничего такого, что в моих глазах стоило бы моего малейшего усилия или движения в его пользу. Я скучаю без перерыва, без отдыха и без надежды, ибо я ничего не желаю, ничего не жду. Что же касается того, чтобы проливать слезы о том, чего я не в силах изменить, то я предпочитаю ждать, пока я не пресыщусь. И потому, так как мы откровенны друг с другом, я предупреждаю тебя, что с меня довольно.
Зачем я стал бы продолжать писать тебе? Это меня не забавляет, это мне не может доставить ничего приятного в будущем.
Итак, у меня нет желания узнать тебя. Я уверен, что ты безобразен, и к тому же я нахожу, что я тебе уже достаточно послал автографов, вроде настоящего. Знаешь ли ты, что цена каждому такому автографу от 10 до 20 су, смотря по содержанию? Ты по меньшей мере имеешь у себя два автографа по 20 су. Жадный торгаш!
Кроме того, я почти уверен, что мне придется оставить Париж: я решительно скучаю здесь еще больше, чем всегда. Для перемены я думаю отправиться в Étretat, где надеюсь воспользоваться моментом одиночества.
Я в высшей степени люблю быть наедине с самим собой. Так, по крайней мере, скучаешь без необходимости говорить.
Ты спрашиваешь, сколько мне в действительности лет. Так как родился 5 августа 1850 года, то мне теперь еще нет полных 34 лет. Доволен ли ты? Не попросишь ли ты у меня теперь моей фотографии? Предупреждаю тебя, что я тебе никакой фотографии не пошлю.
Да, я люблю красивых женщин, но бывают дни, когда я питаю к ним глубокое отвращение.
Прощай, мой старый Жозеф, – наше знакомство, может быть, было слишком неполно, слишком коротко. Что же делать? Может быть, лучше и не заглядывать в душу ближнего.
Дай мне твою руку, чтобы я мог ее сердечно пожать и послать тебе последний привет.
Гюи де Мопассан.
Р.8. Ты теперь можешь давать серьезные указания людям, которые у тебя станут спрашивать обо мне. Благодаря тайне я выдал себя.
Прощай, Жозеф!
* * *
Слишком уж остро пахнет ваше письмо! Вовсе уж не было надобности в такой силе аромата, чтобы заставить меня задохнуться. Так вот что вы нашли ответить женщине, которая если и провинилась, так разве только в неосторожности? Прекрасно!
Без сомнения, Иосиф во всех отношениях не прав: именно поэтому его так и терзают.
Но одно обстоятельство его вполне оправдывает: его голова оказалась заполненной легкомыслием… ваших книг, точно напевом, от которого напрасно силишься избавиться.
Тем не менее, я его строго порицаю, ибо нужно быть уверенным в любезности противника, прежде чем рискуешь шутить таким образом.
Притом, мне кажется, вы могли бы унизить его с большей долей остроумия.
А теперь скажу вам одну невероятную вещь, которой вы, без сомнения, никогда не поверите, – и так как она всплывает на поверхность слишком поздно, то она имеет, если хотите, только исторический интерес.
Скажу вам, что и с меня довольно нашей переписки. После вашего пятого письма я охладела…
Пресыщение это, что ли?
Впрочем, я обыкновенно дорожу только тем, что от меня ускользает. Я, значит, должна была бы теперь дорожить вами? Да, почти.
Почему я вам писала? В одно прекрасное утро просыпаешься и открываешь, что ты редкое существо, окруженное глупцами. Горько становится на душе при мысли, что рассыпаешь столько жемчуга перед свиньями.
Что если бы я написала человеку знаменитому, человеку достойному того, чтобы понять меня? Это было бы прелестно, романично, и кто знает? – быть может, после нескольких писем он стал бы твоим другом, да вдобавок еще покоренным при очень оригинальных условиях. И вот спрашиваешь себя: кому же писать? И выбор падает на вас.
Такого рода переписка возможна только при двух условиях. Первое условие – это поклонение, не знающее границ, со стороны лица, которое остается неизвестным. Безграничное поклонение порождает симпатию, заставляющую вас говорить такие вещи, которые неминуемо должны волновать и интересовать человека знаменитого.
Ни одного из этих двух условий нет налицо. Я вас избрала в надежде впоследствии поклоняться вам без границ. Ибо, как я себе представляла, вы должны быть относительно очень молоды.
И вот я вам написала, силясь охладить свой пыл, и кончила тем, что наговорила вам «непристойностей» и даже неучтивостей, полагая, что вы удостоите заметить это. Мы дошли до той точки, – употребляю ваше выражение, – когда я готова признаться, что ваше позорное письмо заставило меня провести очень скверный день.
Я так смята, точно мне нанесено физическое оскорбление. Это бессмысленно.
С удовольствием прощаюсь с вами.
Если у вас еще сохранились мои автографы, пошлите их мне. Что касается ваших, то я уже продала их в Америку за сумасшедшую цену.
* * *
Милостивая государыня! Я вас, стало быть, сильно задел? Не отпирайтесь! Я прямо в восхищении, и с поникшей головой прошу у вас прощения.
Я спрашивал себя: кто это? Она мне сначала написала письмо сентиментальное, мечтательное, экзальтированное. Это поза, свойственная всем девушкам: девушка ли она? Многие такие незнакомки оказывались девушками.
Тогда, сударыня, я и ответил в скептическом тоне.
