Дневник - Мария Константиновна Башкирцева
Но не стройте себе иллюзий насчет моей наружности.
Я не красив, не изящен, не оригинален. Впрочем, это вам должно быть безразлично.
Бываете ли вы в обществе орлеанистов, или бонапартистов, или республиканцев?
Я вхож во все три. Я знаюсь со всеми тремя.
Не хотите ли, чтобы я вас ждал в каком-нибудь музее, церкви или улице?
В последнем случае я поставил бы некоторые условия, чтобы быть уверенным, что не станешь ждать женщину, которая не думает явиться. Что вы сказали бы, если б я вам предложил прийти в какой-нибудь вечер в театр, не выдавая себя?
Я назвал бы вам номер ложи, где я находился бы со своими друзьями. Номера вашей ложи можете мне не называть. А на следующий день вы можете мне написать: «Adiue, monsieur». Разве я не более великодушен, нежели французская страза в Фонтенуа?
Целую ваши руки, madame.
Гюи де Мопассан.
* * *
Думаю, что вы обманываетесь. И я настолько добра, что говорю вам об этом, хотя после этого вовсе перестану быть для вас интересной, если и была когда-либо для вас таковой. Я ставлю себя на ваше место. На горизонте возникает незнакомка. Если приключение возможно, она мне опротивеет, а если – нет, какой смысл тратить на нее время.
Занять третье положение, к несчастью, мне не удалось, в чем я признаюсь вам со всей искренностью, поскольку мы заключили мир.
Самое забавное, что я говорю вам только правду, а вы воображаете, что я мистифицирую вас.
Я не бываю в кругах республиканцев или красных республиканцев.
Нет, я не хочу вас видеть.
А вы, неужели вы не хотите позволить себе хоть немного фантазии вместо своих парижских сальностей? Дружба на расстоянии для вас невозможна?
Я не отказываюсь видеть вас и устрою это, не уведомляя вас о встрече. Если вы будете знать, что вас намеренно разглядывают, у вас будет глупый вид. Нужно избежать этого.
Ваша земная оболочка мне безразлична, а моя для вас? Допустим, у вас плохой вкус и я не покажусь вам обворожительной, неужели вы полагаете, я останусь этим довольна, как бы ни были чисты мои намерения?
В один прекрасный день, не знаю в какой, я даже надеюсь удивить вас. В ожидании этого дня, если наша переписка утомляет вас, давайте прекратим ее. Однако я оставляю за собой право написать вам, если мне в голову придут какие-нибудь сумасбродные мысли.
Вы не доверяете мне, это вполне естественно. Что ж, порекомендую вам испытанное средство консьержек, чтобы удостовериться, что я не из их числа. Подите к гадалке и дайте ей понюхать мое письмо – она скажет вам мой возраст, цвет волос, из какого я круга и т. д. И вы напишите мне, что она порассказала вам.
Скука, жалкое шутовство! Ах, сударь, и я страдаю от того же, но оттого, что я… я мечтаю достичь чего-то грандиозного, что мне еще не… удается. Должно быть, и у вас та же причина.
Мне не достает прямоты, чтобы спросить о вашей тайной мечте, хотя болезнь и сообщила мне простодушие а la Cherie.
Вас восхищает (неразборчиво)? Что за претенциозный простак – этот старый японский натуралист в парике Людовика XV!
Итак, вы полагаете, что нет ничего проще прийти после переписки и сказать: это я!
Уверяю вас, что для меня это было бы очень затруднительно.
Говорят, вы предпочитаете крупных брюнеток. Это правда? Увидеться с вами! Позвольте мне пленить вас с помощью моего пера, ведь вам самому это замечательно удалось!
От редактора
Мария Башкирцева (1860–1884) известна и как художница, и как писательница.
Ее картины выставлены в Третьяковской галерее, Русском музее и в некоторых крупных украинских музеях, а также в музеях Парижа, Ниццы и Амстердама.
Как писательница она прославилась своим дневником, написанным по-французски, изданным посмертно и переведенным на множество европейских языков. На рубеже столетий он несколько раз издавался и в России. Свой дневник Муся, так называли Марию Башкирцеву близкие, вела беспрерывно, начиная с двенадцати лет до самой смерти, и он является не только уникальным человеческим документом, но и ценным литературным произведением. Когда через несколько лет после ее смерти французский писатель и критик Андре Терье привел эти записи в порядок и опубликовал в двух томах самое существенное из них (на его взгляд), – книга произвела настоящую сенсацию, а английский премьер-министр сэр Уильям Гладстон назвал ее «самой замечательной книгой столетия».
С тех пор в разных странах появлялись исследователи жизни и творчества Марии Башкирцевой, широкую известность получила переписка ее с Мопассаном, а во Франции и поныне активно действует кружок друзей Марии Башкирцевой. О ней написано несколько романов, Грета Гарбо и Кэтрин Хепберн предполагали – каждая по-своему – воплотить ее образ на экране, а Марина Цветаева посвятила свой первый сборник «Светлой памяти Марии Башкирцевой».
Поначалу дневник производит странное и даже несколько отталкивающее впечатление – супер-эгоизмом и сверхсамовлюбленностью. Но это лишь первое впечатление, которое проходит по мере чтения, а при повторном исчезает вовсе. Остается другое – шок от той степени обнаженности человеческой души, с которой эта барышня, не таясь и не стесняясь, рассказывает о себе – как бы со стороны. Кажется, что это не Мария Башкирцева, а ее двойник день за днем и час за часом записывает жизнь ее души и тела, не скрывая ничего того, чего нас учили стесняться и скрывать с детства. А ведь Муся писала сто с лишним лет назад, когда «неприличного» было гораздо больше. Надо также помнить, что дневник подвергся цензуре матери Башкирцевой и нам доступна лишь его часть. Многие страницы дневника сгорели во время первой мировой войны на Украине, куда на некоторое время вернулась г-жа Башкирцева после смерти дочери.
Все было необыкновенно в этой девушке, о которой так много говорили и писали и которая умерла, не дожив до 24 лет, – красота, ум, талант, честолюбие, работоспособность и стремление к славе: больше всего на свете она хотела быть знаменитой. Она мечтала о карьере певицы и имела к тому основания, но к пятнадцати годам голос пропал: уже тогда развивалась ее смертельная болезнь – туберкулез. Потом была музыка, но и от нее пришлось отказаться: она частично оглохла. Башкирцева в совершенстве владела несколькими иностранными языками, включая латынь и греческий, на которых и читала древних авторов, профессионально изучала историю, философию и физику, увлекалась политикой и феминизмом, имела независимые и не по годам зрелые мнения по многим вопросам общественной жизни Франции и
