Юрий Бондарев - Вячеслав Вячеславович Огрызко
В члены ВКП(б) вступил в 1944 г. в рядах Рыльско-Киевской Краснознаменной дивизии. До этого с 1940 г. был в комсомоле» (РГАЛИ. Ф. 2372. Оп. 26. Д. 10. Л. 3).
Чем и как занимался Бондарев в сценарных мастерских, в точности неизвестно. Я до сих пор ни в одном архиве не нашёл документы, которые определяли бы регламент их работы. Нигде нет точной информации о составе слушателей и преподавателей этих курсов, сроках продолжительности учёбы, какие предметы там изучались и т. д. Пока я установил одно: примерно в то же время на эти курсы были зачислены Юлия Друнина, Юрий Трифонов, Борис Васильев, Александр Нолле (Кулешов), которого молва выдавала за незаконнорожденного сына Александра Блока, будущий классик молдавской литературы Ион Друцэ… Их всех разбросали по разным мастерам. Скажем, Алексей Каплер взял к себе Друнину и Нолле, Трифонов попал к Евгению Габриловичу, на Васильева положил глаз Николай Погодин, а Бондарев и Бакланов получили направление в группу Марии Смирновой.
Смирнова действительно была большим мастером. Правда, сейчас её мало кто знает, а зря. Ведь ей мы обязаны единственной прижизненной экранизацией вещей великого русского художника слова Андрея Платонова. В 1930 году она написала по рассказу гения русской литературы «Песчаная учительница» сценарий фильма «Айна». Уже после войны Марк Донской снял по сценарию Смирновой фильм «Сельская учительница», за который они вместе получили Сталинскую премию первой степени. Очень душевную картину по другому её сценарию – «Полюшко-поле» – сделала в середине 1950-х годов Вера Строева. А на момент знакомства с Бондаревым Смирнова мучилась над экранизацией повести Николая Атарова о первой любви.
Работа в мастерских начиналась, видимо, с обсуждения заявок. Потом слушатели должны были написать либретто. Это сейчас слово «либретто» имеет два значения: первое – словесный текст большого музыкально-вокального произведения, и второе – сценарий балетного спектакля. А в 50-е годы прошлого века под либретто нередко понимали также некий эскиз повести. Авторы одобренных либретто могли рассчитывать на заключение договора по созданию уже литературного сценария. А там могла замаячить перспектива прикрепления к студиям и конкретным режиссёрам.
Так вот, за два с половиной месяца занятий в мастерской Смирновой Бондарев написал либретто «История одного инженера» (этот текст объёмом 26 страниц хранится в РГАЛИ, ф. 2372, оп. 21, д. 445), а его друг Бакланов – «Степь да степь». Смирнова была довольна своими учениками и предложила обсудить их работы на редколлегии сценарной студии Минкультуры.
Бондарев с Баклановым думали, что всё будет как на защите дипломов в Литинституте: чиновники по примеру литинститутской профессуры начнут цепляться к мелочам и вылавливать в текстах блох. Однако все карты спутал популярный в кругах киношников сценарист Евгений Помещиков (по его сценарию Иван Пырьев в 1947 году снял «Сказание о земле Сибирской»). Придя 11 февраля 1956 года на редколлегию, он предложил не наводить тень на плетень, а сразу принять решение. Два представленных либретто, заявил Помещиков, «являются важным доводом для заключения с т.т. Бондаревым и Баклановым договора на сценарий. Устраивать многократные обсуждения излишне» (РГАЛИ. Ф. 2372. Оп. 21. Д. 755. Л. 42). С Помещиковым согласился Евгений Габрилович. И Бондарев с Баклановым немедленно получили авансы под создание уже полноценных литературных сценариев.
А вскоре состоялся ХХ съезд партии. По тогдашним неписанным правилам все предприятия должны были одобрить принятые в Кремле решения и составить планы по реализации съездовских установок. Сценарная студия не стала исключением. Начальник этого подразделения Василий Дулгеров лично призвал коллег мобилизовать писателей на сочинение нужных сценариев, а в пример он поставил работу с Юрием Бондаревым. Дулгеров рассказал на редсовете: «Возьмём, например, договор с тов. Бондаревым на сценарий „История одного инженера“. Это тема о пути советского человека-специалиста. Здесь затрагиваются вопросы производительности труда. А вопросам производительности труда на XX съезде партии было уделено большое внимание. Мы должны понять, что проблемы эти для нас не публицистического характера, а художественного» (РГАЛИ. Ф. 2372. Оп. 21. Д. 756. Л. 28).
Тут же подсуетился и заместитель Дулгерова Илларион Барашко (он когда-то был распорядителем музея подарков, присланных со всего мира Сталину на 70-летие вождя). Его интересовало, можно ли под это дело подверстать либретто Григория Бакланова «Степь да степь». Дулгеров безапелляционно (и безграмотно) отрезал: нет. «В либретто „Степь да степь“ Г. Бакланова неправильно определена тема, что это сценарий о трёх поколениях. Это не основа трёх поколений – воспитание нашего общества».
Первый вариант литсценария «История одного инженера» Бондарев представил чиновникам в мае 1956 года. Вокруг него сразу в сценарной студии Минкультуры разгорелись жаркие споры. На редколлегии сценарной студии столкнулись две точки зрения. Первую озвучил Евгений Габрилович. В целом положительно отнесясь к работе молодого автора, он тем не менее разругал его за традиционную сюжетную конструкцию, традиционность фабулы и традиционных героев. Другое мнение высказал тогдашний классик Николай Погодин. Он тоже признался, что в целом ему представленный на обсуждение сценарий симпатичен, но он не понял, для чего «История» писалась. «В сценарии есть правда жизни, нужно только чётко определиться – ради чего всё это делается. Нам сейчас нужен Дон Кихот, в хорошем смысле этого слова, а не человек, который за звёздочкой поехал куда-то» (РГАЛИ. Ф. 2372. Оп. 21. Д. 755. Л. 113).
Дальше понеслось: редколлегия стала выяснять за автора, на чём всё-таки в сценарии должен держаться основной конфликт. У Бондарева весь драматический стержень выстраивался вокруг отношений главного героя, инженера Вадима Свиридова, с Ритой. Всё остальное было только фоном. Но редактор Семёнова хотела эту вещь социально заострить, сделать центральным другой конфликт, производственный, и всё выстроить вокруг спора, стоило ли в маленьком посёлке закрывать шахту или следовало вдохнуть в эту шахту новую жизнь. На производственный момент напирал и Габрилович: «Драматичнее должна быть сцена завала шахты. Катастрофу нужно сделать страшнее».
И только редактор Нина Беляева полностью была на стороне Бондарева («В сценарии я ощущаю умный и хороший подтекст»). Она буквально умоляла корифеев – Габриловича и Погодина – не портить замысел молодого автора, не
