Юрий Бондарев - Вячеслав Вячеславович Огрызко
Не приняла же Иванова четыре рассказа. В редзаключении она отметила: «Наиболее неудачными рассказами в сборнике считаю: „Река“, „Дальний рейс“, „На острове“, „Однажды ночью“. В них автор вырывает своих героев из окружающей действительности, как-то обособляет их. Поступки, действия, побуждения действующих лиц не всегда обоснованы и мотивированы. Герои рассказов много говорят, мечтают и мало действуют» (РГАЛИ. Ф. 1234. Оп. 17. Д. 233. Л. 170).
Суммируя все впечатления, Иванова 16 мая 1952 года заявила, что из рукописи в 12 авторских листов пока для издания набирались тексты на восемь-девять листов. Её вывод был таким: «Следует заключить с автором соглашение, выделить редактора-консультанта для творческой помощи и довести рассказы до печати» (РГАЛИ. Ф. 1234. Оп. 17. Д. 233. Л. 172).
Начальство, ознакомившись с редзаключением, тут же предложило Ивановой лично взяться за окончательную редактуру текстов Бондарева. Но она отказалась, у неё и так работы было выше крыши: все силы забирал новый роман Василия Гроссмана. Вместо себя Иванова выдвинула Веру Смирнову, которая знала Бондарева с его студенческих лет и имела представление, как можно было вытянуть рукопись молодого автора.
Не дожидаясь выхода первой книги, Бондарев продолжал штурмовать журналы – ведь надо же было на что-то жить и кормить семью. Но из «толстяков» его охотно печатал лишь один «Октябрь», где к нему благоволил главред Фёдор Панфёров. Правда, не всегда было понятно, что старый мастер находил в тогдашних рассказах Бондарева. В них отсутствовали значимые темы, герои мало чем выделялись на общем фоне, да и социальности не хватало. А за рассказ Бондарева «Инженеры» редакцию «Октября» даже как-то отругала газета «Известия».
Критик Николай Жданов обвинил автора в уходе от изображения подлинной жизни. Он писал: «Характерен в отношении рассказ Юрия Бондарева „Инженеры“ – о том, как поссорились, а затем помирились муж и жена – инженеры. Для того чтобы создалась видимость конфликта, автор взял в качестве героя откровенного мещанина, полагающего, что жена должна главную свою обязанность видеть в заботах о муже, создании домашнего уюта, семейного очага. А жена прилежно работает в лаборатории, так прилежно, что забывает в день рождения мужа прийти пораньше домой. Муж изрекает тривиальнейшее: „Мы не сходимся характерами“ и покидает супругу, но затем, узнав, что она добилась заметного успеха в работе, идёт на мировую. Вот и весь рассказ. Будь герой хоть немножко посовременнее, а героиня – повнимательнее к мужу, и рассказ попросту не мог бы состояться. В этом произведении нет и следа самостоятельного и серьёзного авторского раздумья над жизнью. Писатель взял готовую, давно „освоенную“ идею и начал иллюстрировать её в банальном сюжете. Получилось, как и следовало ожидать, произведение примитивное, серое, лишённое свежести, новизны, поэзии» («Известия». 1953. 22 августа).
Позже публикации Бондарева в периодике изучил критик Игорь Золотусский. Он не стал столь категорично судить молодого автора, как это в своё время сделал Николай Жданов. Но и не смог найти, за что Бондарева стоило бы похвалить. «Рассказы, – отметил Золотусский, – были ясные и, как водится, со счастливыми концами ‹…› Он пробовал на случайной натуре» («Знамя». 1962. № 2. С. 210).
Трудное пробивание первой книги в печать тянулось больше года и сдвинулось с места – как и многое другое в советском обществе, – уже после смерти Сталина. В печать книгу Бондарева «На большой реке» издатели подписали 21 марта 1953 года (но без рассказа «В одном взводе» о курсантах). В выходных данных её редактором была указана Вера Смирнова. Позже, в январе 1964 года, Бондарев писал ей: «…помните наши разговоры о литературе, когда Вы редактировали первую мою студенческую книжку рассказов?» (РГАЛИ. Ф. 2847. Оп. 1. Д. 49. Л. 1).
Итак: в дебютный сборник Бондарева вошли одиннадцать рассказов молодого автора. Не все они оказались равноценными. Скажем, Юрий Нагибин уже в 1955 году выделил из всей книги только три вещи: «На большой реке», «Инженеры» (тот, который в «Известиях» разругал Жданов) и «Радуга». Он утверждал: «Лучший рассказ – „На большой реке“: о юной девушке-враче, отправившейся в далёкие края, в таёжную геологическую партию. Девушка с честью выходит из трудного испытания, она открывается читателю как сильный, верный характер, как чистая душа. Этот рассказ написан уверенно и зрело, он целен и убедителен» (папка с личным делом Бондарева. Л. 11).
Но прав ли был Нагибин? Я бы с ним поспорил. Мне в первой книге писателя ближе другой рассказ, «Незабываемое», построенный на военном материале и посвящённый медсестре полка, в котором воевал писатель – Лене Строчковой.
А вообще самую точную оценку ранним вещам Бондарева дал Владимир Амлинский. Правда, он это сделал уже в юбилейный для писателя год, когда тот отмечал своё 50-летие. Критик напомнил:
«До военных своих повестей Ю. Бондарев был автором рассказов, носивших следы мастерской Паустовского: с его вниманием к атмосфере, к тщательной отобранности эпитета, к осязаемой вещности предмета, пейзажу и, конечно, к человеческому чувству, до поры скрытому, осторожному, целомудренно невыявленному. В рассказах Ю. Бондарева ощущались и вкус и достаточная пластическая свобода, пожалуй, им не хватало подлинного самовыражения. Рассказчик рассказывал, а не открывался, не исповедовался, не прикасался к какому-то главному опыту своей жизни, к какому-то главному переживанию, хотя событийно оно и присутствовало…
Писатель мало говорил о войне, ещё меньше о войне и о себе. Мир, увиденный в мимолётных переживаниях, встречах, поездках и командировках, как это часто бывает, казался более лёгким для освоения, чем мир обожжённый и выстраданный, исполненный самых сильных и потому особенно трудных для передачи переживаний» («Новый мир». 1974. № 1. С. 261).
После выхода сборника «На большой реке» можно было уже подумать и о переводе Бондарева из кандидатов в члены Союза писателей. Но в этот момент возникли проблемы у одного из его покровителей – Фёдора Панфёрова. Советского классика обвинили в частом пьянстве, зазнайстве и «перегибах» и уволили из журнала «Октябрь». В писательских кругах говорили, будто Панфёров пострадал всё-таки не за пьянки, а за близость к одному из бывших сподвижников Сталина – Георгию Маленкову. Мол, новое руководство страны во глве с Хрущёвым, увольняя Панфёрова, тем самым посылало знак Маленкову, что тому тоже следовало бы задуматься об отставке. Но, по другой версии, всё было сложнее. После смерти Сталина Кремль захотел многое обновить, в том числе и Союз писателей, и решил сменить часть литгенералитета, поэтому Панферов и был убран со сцены.
В
