Флэпперы. Роковые женщины ревущих 1920-х - Джудит Макрелл
Это были первые каникулы, которые она провела с ровесниками. Она стала гораздо увереннее в общении. К моменту возвращения на Кавендиш-сквер она начала проявлять намного больше любопытства к лондонской жизни матери и больше не стеснялась в ней участвовать. Мод умела замечать все новое и интересное, улавливала актуальные веяния в искусстве и музыке [36] и, в отличие от Вайолет, понимала, какую важную роль играют в культуре ночные клубы и регтайм. Она также умела пользоваться своим чутьем и именно благодаря ему влилась в передовое лондонское общество и заняла уникальную нишу организатора самых модных светских мероприятий.
Американке, живущей отдельно от мужа, не стоило надеяться, что ее примут в высшие эшелоны общества. Мод прекрасно знала, что сама королева неодобрительно отозвалась о ее слишком публичном романе с Бичемом. Высшая аристократия действительно сторонилась Мод, зато мир культуры лег к ее ногам. Ее круг включал как прославленных деятелей культуры вроде Бичема и Дягилева, так и более радикальных ниспровергателей основ – например, любимчика Мод писателя и художника Уиндема Льюиса. Тот вдохновлялся футуризмом Маринетти и духом европейского авангарда и осенью того года взбаламутил лондонское общество «угрожающей и тревожной геометрической» живой картиной, созданной для благотворительного бала [37]. В картине участвовал Эдди Марш; его голову поместили в коническую трубу, а сверху водрузили коробку. Мод воспользовалась скандальной известностью Льюиса и заказала у него коллекцию постимпрессионистских безделушек, которые дарила гостям.
Другим ее протеже стал американский поэт Эзра Паунд, поразивший Нэнси при первом знакомстве: треугольная бородка, летящий черный плащ, широкополая шляпа и клетчатые брюки. Он одевался так, как, по мнению Нэнси, должен одеваться поэт, и она слушала их с матерью яркие и дерзкие беседы с раскрытым ртом и навостренными ушами; так ей впервые приоткрылась дверь в мир искусства и идей – мир, которому вскоре предстояло стать ее собственным.
Тем временем их отношения с матерью вступили в новую фазу. Любить Мод было непросто; она по-прежнему была критичной и резкой и отдавала все свое тепло и энергию отношениям с Бичемом и светской жизни, а дочерью пренебрегала. Но Нэнси принимала ее такой, какая она есть. Мод предоставляла ей большую свободу, разрешала гулять по Лондону и встречаться с новыми друзьями, а все, чем дорожила Нэнси, она переняла от матери – любовь к книгам, искусству и путешествиям и безупречное чувство стиля.
Мод всегда любила ее наряжать. Теперь, когда Нэнси почти исполнилось восемнадцать, это доставляло ей особое удовольствие. Она унаследовала от Мод ее светлую фарфоровую кожу, а от сэра Бейча – высокий рост и худобу; ее красота была очень необычной. Тонкая фигура, длинные ноги и длинные изящные руки, мелкие точеные черты лица, бледная, почти прозрачная кожа, густые золотисто-русые волосы. Айрис Три вспоминала, что даже в ранней юности Нэнси «напоминала хрусталь: звеняще бойкая, грациозно непокорная, надменная дерзкая бунтарка».
Ее фигура идеально подходила для моды тех лет: в начале 1914 года Мод повезла ее в Париж закупать гардероб для будущего сезона дебютанток – новые платья для балов и загородных приемов, шляпки для скачек в Аскоте и новенькое леопардовое пальто (потом Мод заказала себе точную копию). Внешне мать и дочь были очень похожи: светлые волосы, безупречные дорогие наряды. Но даже во время этой поездки, которая была в радость обеим, Нэнси умудрялась проявлять непокорность. Мод уговаривала ее купить широкополые шляпы с цветами и платья женственных пастельных оттенков, которым сама отдавала предпочтение; Нэнси же выбирала береты и тюрбаны, платья более ярких и темных цветов, строгие прямые силуэты.
В последующие месяцы их мелкие разногласия участились и приобрели более ожесточенный характер. Главным камнем преткновения стал предстоящий сезон дебютанток. Мод хотела, чтобы дочь блистала; это имело значение не только для ее собственной репутации, но и для будущих брачных перспектив Нэнси. Но Нэнси решила, что все эти балы и приемы – дурацкий фарс. В ходе представления ко двору она стояла, насупившись, и ненавидела и скромное розовое платье, которое ей пришлось надеть, и долгие часы ожидания в очереди ради единственного реверанса перед королевой. Балы дебютанток быстро ей наскучили, и она этого даже не скрывала: одни и те же унылые танцевальные оркестры играли для одних и тех же унылых девушек и юношей, чьи пресные лица страшно ее раздражали, как и их «пустые разговоры в зарослях гортензии за ужином».
Диана тоже скучала на мероприятиях для дебютанток, но она была лучше приучена их терпеть. Нэнси же не видела причин скрывать свою язвительность, особенно после украдкой выпитого шампанского – к невинному фруктовому пуншу, предназначенному для дебютанток, она не притрагивалась. К ее восторгу и ужасу Мод на главное мероприятие сезона – бал королевы Шарлотты – ее не пригласили. Чем больше Нэнси злилась на необходимость все это терпеть, тем напряженнее становились их с Мод отношения. Ей казалось, что мать лицемерит, придавая такое большое значение бессмысленным ритуалам, хотя сама гордится знакомством с радикалами вроде Льюиса и Паунда.
Хрупкая связь, наладившаяся у них в предыдущие годы, дала трещину. Нэнси все больше отдалялась от Мод. В ее бунте не было ничего необычного: в то время многие молодые женщины, включая Диану, испытывали острую необходимость противопоставить себя матерям. Довоенный Лондон был охвачен безудержной тягой к свободе. Но у Нэнси вдобавок ко всему накопился огромный груз обид на мать, которая все детство знать ее не хотела, и в ее противостоянии с Мод было куда больше яда, чем в легком раздражении, которое Диана испытывала к Вайолет. Примерно в это время Нэнси с друзьями играли в салонную игру «Правда»: каждого попросили назвать имя человека, которого они больше всего сейчас хотели бы увидеть в гостиной. Резким бесцветным голосом Нэнси ответила: «Мертвую леди Кунард».
Все лето 1914 года Нэнси бунтовала. Она опаздывала на званые ужины, которые устраивала мать, прогуливала мероприятия для дебютанток, иногда встречалась с Дианой и ее компанией и ходила выпивать и танцевать в «Золотой телец», но чаще проводила время со своей новой лучшей подругой Айрис Три. Они с Айрис были знакомы давно, еще со времен детских чаепитий и престижной лондонской школы
