Адольфо Камински, фальсификатор - Сара Камински
Термина «антиколониальный» в то время еще не существовало, но он описывает мою неизменную позицию как нельзя лучше. На следующий день я подал в отставку и настоял на своем, хотя начальство упорно не хотело меня отпускать.
Как только Пьеро узнал, что я уволился из министерства, он принялся искать меня повсюду. Ему помог Выдра. Нашел меня через несколько недель в ужасной трущобе на улице Шарантон, голодным и нищим. В той дыре не было ни водопровода, ни канализации, ни электричества. Я кое-как сводил концы с концами, работал фотографом.
Пьеро навестил меня раз, другой, третий… Наэлектризованный, оживленный, нетерпеливый. Сгусток энергии, да и только.
Когда он наконец объяснил мне, что возглавляет группу, которая тайно перевозит людей из лагерей для перемещенных лиц в Палестину, и предложил им помочь, я сперва отказался наотрез. Никакие аргументы не действовали. Даже тот, что сотни тысяч людей брошены на произвол судьбы. Я был неумолим, непробиваем: война закончилась, больше ничего незаконного я совершать не буду.
– Почему же ты все-таки сдался?
Потому что Пьеро, стремясь переубедить меня, предложил съездить в Германию вместе с американскими солдатами и осмотреть такие вот лагеря.
Январь 1946 года. Мы вчетвером отправились туда на армейском «джипе». Миновали границу. Примерно через час один из спутников указал на полуразрушенную кирпичную стену, за которой вскоре мы различили ряд приземистых одинаковых прямоугольных бараков и двор, покрытый жидкой грязью.
И вдруг я увидел их за колючей проволокой… Сотни людей в полосатых арестантских робах приблизились к ограждению и вопросительно смотрели на нас. Я знал, куда еду, и постарался подготовиться к мрачному зрелищу, но когда черно-белая толпа высыпала из бараков наружу и выстроилась вдоль ограды, на мгновение я поддался малодушию: мне не захотелось выходить из машины…
Я себя переборол. И даже разговорился с одним поляком, бывшим преподавателем французского языка. Само собой, он владел им свободно. Польский еврей утверждал, что скорее умрет, чем вернется в Польшу. Остальные тоже не спешили на родину. Считали, что власти их предали, что европейская земля отныне будет им напоминать только о пережитых жестоких страданиях. Они готовы были годами гнить в лагере в ожидании палестинской визы. Их решимость невозможно было сломить. Люди здесь сплотились, объединились. Создали прочные семьи, родили детей, усыновили сирот.
– Только смерть разлучит нас! – взволнованно повторял поляк, глядя на свою новую семью, женщину с младенцем, сидящую поодаль.
Еще больше меня поразили банды беспризорников, бродившие неподалеку от лагеря. Мы столкнулись с ними, когда возвращались обратно, поскольку поездка значительно сократилась.
Первоначально условились, что осмотрим несколько лагерей для перемещенных лиц, однако мне хватило одного, и я уговорил спутников отвезти меня в Париж до темноты. Мы свернули на проселок, внезапно я заметил вдали истощенные хрупкие фигурки, стоявшие поперек дороги. Они преграждали нам путь, не пускали. Мы подъехали ближе, фары осветили их. Видим: дети с палками в руках. Одни совсем маленькие, лет шести-семи. Другие постарше, но и тем не больше четырнадцати. Водитель приглушил свет фар, снизил скорость, но не остановился. Сперва я не мог понять, зачем военнослужащие достали пистолеты и угрожающе прицелились. Дети мгновенно расступились, однако с дороги не ушли и смотрели на нас вызывающе, дерзко, без страха. Мы ехали по узкому коридору, я встретился глазами с одним мальчиком, и вдруг он резко ударил кулаком по стеклу, выкрикнул что-то обидное. Его лицо исказилось от ярости и злобы. Детское лицо! Я сжался от страха. Нас опять окружили. Шоферу пришлось ехать быстрее, чтобы вырваться из западни. Двоих он чуть не задавил. Дети отпрыгнули, потом сбились в кучу, вслед нам полетели палки, камни, проклятия, пока «джип» не растворился во тьме.
Мне объяснили, что детям, выжившим в лагерях смерти и освобожденным, идти некуда. Поэтому они сбивались в шайки малолетних преступников, ради пропитания грабили окрестные фермы и дома в поселках, наводили ужас на всю округу. Нацисты убили их родных и близких, некому о них позаботиться, они теперь сами по себе. Ко всем взрослым испытывали стойкую жгучую ненависть, всех до единого считали врагами. Эта дорога как раз вела к дому сирот, куда согнали насильно сотню таких бедолаг. Многие остались одни среди трупов в брошенных лагерях и до прихода освободителей долгие месяцы выживали как могли. Неудивительно, что они никому не верили. Мы проехали несколько десятков километров и видели множество подобных банд, что выскакивали при нашем приближении из придорожных канав.
Эта поездка заставила меня взглянуть на победу над нацизмом другими глазами. Я ведь так мечтал о ней, приближал всеми силами, наивно верил, что после такой войны в мире не останется места вражде и расовой нетерпимости. Не расставался с надеждой. И вот, впервые с тех пор, как Франция освободилась от оккупантов, испытал горечь разочарования. Оказалось, что пострадавшие никому не нужны. Я не мог с этим смириться. Не мог оправиться от потрясения. Палестина тогда была подмандатной территорией Великобритании. Выпущенная англичанами «Белая книга»[20] жестко ограничивала поток репатриантов именно в то время, когда число желающих получить визу увеличилось до рекордной цифры, до сотен тысяч. Замкнутый круг. Безвыходная ситуация.
Я испытал горячее сочувствие к освобожденным узникам, которых никто нигде не ждал. К ожесточившимся детям, потерявшим веру в людей. Их нужно было как-то примирить с жизнью. Искалеченные мужчины, женщины и дети нуждались в исцелении, покое, безопасности, вдали от преследований и мучений. Сейчас они решили стать хозяевами своей судьбы. Выбрали Палестину своим домом. Лично я никогда сионистом не был и об Израиле не тосковал. Но неизменно готов бороться за право каждого человека свободно перемещаться по земле, пересекать границы,
