Виктор Астафьев - Нет мне ответа...Эпистолярный дневник 1952-2001

В делегации нашей много порядочных и интересных людей, есть с кем общаться. Настроение здесь у всех спокойнее, чем у себя дома, всё, по-моему, пока идёт хорошо.

Сейчас после обеда лежал, думал, слушал музыку и думал о вас. Надеюсь, всё у вас хорошо, вот только погода зимняя уже и ветер дует. Сегодня написал письмо Александру Исаевичу [Солженицыну, — Сост.] — он живёт неподалёку отсюда.

Всех вас целую, здоровы будьте! Виктор

24 ноября

Красноярск

(В.А.Линнику)

Дорогой Витя!

Вот на открытках сибирской тайги вид через Енисей из моей квартиры.

Поздравляю тебя, Иру и девчушек твоих с наступающим Новым годом, желаю всего, чего желают добрым людям, да плюс здоровья, работы по душе, поменьше неприятностей и побольше радости, а всем нам, чтобы год мирный был и всё, что задумано отцами нашими в Кремле, сбылось и, главное, чтоб смуты удаление было.

А поздравляю я тебя заранее оттого, что письма мои из Америки пришли к моей Марье уже в двадцатых числах ноября, но она всё равно была счастлива их получить.

Поездка моя даром не прошла, я хорошо отдохнул, набрался впечатлений, и меня неудержимо, как в молодости, потянуло работать. И можешь меня поправить — на сегодняшнее утро я написал уже 140 страниц военного романа. Вторая и третья книги уже написаны, и вот я кончал первую. Боюсь, что у меня не хватит чернил, и к тебе большая просьба — найти и с кем-нибудь переслать в Москву и из Москвы мне флакончик чёрных чернил и, если можно, то лекарство от головной боли, какое мы покупали с тобой.

Надо ли говорить, как я тебе благодарен за приют и помощь — Бог тебе воздаст за доброту и пошлёт счастья и хороших друзей твоим ребятишкам.

У нас зима, глухо, но кисло — самое время работать, и, хотя меня всё время бомбят вызовами в Москву, я держусь, не еду, ибо, если ездить, то и дома не бывать, или как моя покойная тётка говорила: «Начнёшь давать, не поспеешь штаны скидавать!» Да и летать стало тяжеловато и смещёние времени переживать трудновато, да и услышишь, узнаешь меньше, ибо многие знания про нашу действительность воистину умножают скорбь! Мой поклон Володе, Нью-Йорку — лютому и великому. Так отчётливо я вижу его с твоего 38 этажа и кружащихся внизу, парящих чаек, которые, как я теперь понял, вашего этажа уже достать не могут и живут, и летают на богом им определённой высоте. Это мы всё лезем вверх и вдаль, а оказываемся на больничном горшке или в узенькой равнодушной могиле. Кланяюсь, обнимаю. Виктор Петрович

1989 г.

(Г.Ф.Николаеву)

Уважаемый Геннадий Философович!

Читал я роман Леонида Лиходеева в «Звезде», и захотелось мне и Вас, и журнал ваш поздравить с такой прекрасной прозой. О романе в периодике ни слова — не до него. И пока страшная литература, из лагерей выкопанная и закордонная, часто претенциозная, вымоченная в чужой воде и фруктовом уксусе рыба эта будет питать нашего дорогого читателя, и хиленький роман «Жизнь и судьба» будет возноситься выше Толстого, не в чести будут такие труженики слова, как Лиходеев, и критика не заметит их. Вот уж устанет советский человек от разоблачений Сталина; вождей, партии, от услаждения подвигами проституток и дельцов теневой экономики, да от блуда педерастов и наркоманов, тогда, может, и снизойдут и критика наша бойкоязыкая, и дорогой читатель до текущей литературы.

Попутно я по привычке посмотрел поэзию в журнале и обнаружил, что она не опускается до полупоэзии или слегка зарифмованных газетных заметок Поэтому и решил доверить посмотреть вашему поэтическому отделу стихов в Ленинграде одного очень одаренного начинающего поэта из Красноярска, у которого бабка живёт в Ленинграде. Вот побывал у неё и отразил в своих стихах всё питерское, по-моему, совершенно отличное от стихов самих петербуржцев, восторженно задыхающихся от одного лишь названия своего города ещё старинного прежнего названия.

Посмотрел и публицистику, и критику — и она на хорошем профессиональном уровне, не без перехлёстов, конечно. Но что сейчас без перехлёстов? А дама, печатающая свои труды в «Звезде», вон считает, что антисемитизм -это плохо, а сионизм так и ничего, а по мне и то, и другое стоит друг друга. А вояка Хустик так и вовсе о сионизме плохого мнения, да ведь он и не одинок, вот загвоздка, и давно уж не одинок, или «век иной — иные песни», да?

Кланяюсь и ещё раз благодарю за роман Лиходеева! Желаю много сил доброго здоровья! В. Астафьев

2 декабря 1989 г.

Красноярск

(В.Я.Курбатову)

Дорогой Валентин!

Мы — в порядке, но я углубился в роман после поездки в Америку, где все работают хорошо, много смеются, здороваются друг с другом, а не говорят про работу и не перегрызают глотки друг другу. Мне, чтобы меньше хотелось блевать и умирать от вида нашей, паршивой помойки, нужно было срочно погружаться в дела свои, а не общественные. На сессию я не ездил, там есть кому и без меня штаны протирать и языком болтать, а принялся за роман, за первую книгу (вторая и третья в набросках есть), и ничего, рабочее настроение, нажитое за морем, не иссякло до се, перешёл сегодня на 200 страницу черновика, пока температура в рукописи низковатая, но и материал-то не кипящий, а скорее вопящий, и постепенно я и рукопись, надеюсь, раскалимся.

Да вот съезд надвигается, отрываться от рукописи придётся. Ах, как не хочется! Для меня и раньше было это больное дело, а теперь... Когда сил меньше, годов больше, а на сердце беспросветно, и вовсе отрыв от рукописи и дома болезнен, ну да куда же денешься-то? Все втянуты в колею, и я тоже, вертимся, или по Клиффорду: «...и вертится планета и летит к своей неотвратимой катастрофе».

Встаю рано, в пять иногда, работаю часа два, потом Полю в садик веду, делаю два-три кружка по лесу и снова за стол. Надо бы и перед сном гулять, да устаю и смотрю телевизор, обратно, как все совграждане.

Маня моя бьётся с детьми и вроде ещё не падает, дай Бог, и ещё не скоро упадёт, иначе хана нам всем. Поля подросла, стала кокетливой и презабавной девчушкой. Витя входит в юношеский возраст, ломается голосом и вредничает, грубит бабушке, иногда и пнул бы его аль по башке дал, да жалко — сирота, ещё побьют его люди и жизнь, а если она и дальше таковая будет, как нынче, может, и перебьют они друг дружку.

Я почти нигде не бываю, кроме деревни, ото всех всеми силами отбиваюсь, а людишки аж рукава отрывают, волоча на свои, более важные, чем мои, дела. Спасаюсь музыкой, дома слушаю, сегодня вот на концерт поедем — Слава Овчинников приехал с племянником-альтистом, племянник Баха будет играть, а Слава с оркестром свою Первую симфонию и Четвёртую Чайковского, которую наш оркестр ещё ни разу не играл. Композитор этот очень талантлив, но хвастлив непереносимо, всё на свете, кроме него говно да и только.