Виктор Астафьев - Нет мне ответа...Эпистолярный дневник 1952-2001
Но не такова самая «гуманная» в мире власть и её карающие органы, чтобы так вот запросто признать свою вину в оскорблении и подозрении невинных людей — троих из обвиняемых всё-таки признают виновными (неизвестно в чём — ведь существование контрреволюционной организации в селе Овсянка ни слепить, ни доказать даже таким большим умельцам и специалистам, как деятели Красноярского ОГПУ, не удалось), но — на всякий случай, для соблюдения амбиций, не иначе. Трое из проходивших по этому совершенно абсурдному делу считаются злодеями, и дело на них передаётся на рассмотрение так называемой тройки. 25 ноября 1931 года (они почти год провалялись на тюремных нарах) в городе Иркутске дело рассматривается, и все «злодеи» отпускаются домой. Но мой дед, Астафьев Павел Яковлевич, отец мой, Астафьев Пётр Павлович, и «примкнувший» к ним Фокин Дмитрий Петрович приговариваются к пяти годам тюремного заключения (и это очень гуманно для самой «гуманной» власти. Спустя шесть лет этих мужиков без лишней волокиты просто расстреляли бы и не возились с ними).
Пять лет заключения деду были заменены высылкой в Игарку, где с неродной матерью, последней женой деда, Марией Егоровной Астафьевой, бедовала и вымирала огромная семья деда. Отец мой, Пётр Павлович, был отправлен на великую стройку социализма — Беломорканал, с которого вернулся досрочно, через два с половиной года после окончания этой достославной ударной стройки.
Дед, Павел Яковлевич, утонул в Енисее под Игаркой в 1939 году (свидетельство о смерти хранится в моём архиве). Отец проживал последние годы в моей семье. Умер в 1979 году и похоронен в городе Вологде. Бедолага Фокин Дмитрий Петрович, насколько мне известно, после приговора сошёл с ума и кончил свои горькие дни в неволе.
Разумеется, я хорошо понимаю, что эти люди, виноватые лишь в одном, что родились и жили в очень «радостное» время построения новой, невиданной ещё нигде и никем «счастливой» жизни под сенью самой «родной и справедливой власти», давно реабилитированы временем и перед Богом, и перед историей ни в чём не виноваты, как и те сто с лишним миллионов советских людей, погубленных во имя нынешнего и будущего неслыханного «счастья» и «процветания» народов нашей зачумлённой страны.
Но, просматривая списки реабилитированных людей, погубленных и замученных в советских застенках, я не увидел фамилии своего отца и деда. Что, КГБ считает их до сих пор «злодеями» и не включил в списки для реабилитации? Или прозорливая красноярская прокуратура не сочла возможным реабилитировать этих, давно, слава Богу, окончивших свои дни российских крестьян?
Мне и моим детям и внукам знать это необходимо, ибо детям жить дальше (сколь будет позволено) и надо знать, из какого они корня произросли — вражеского или всё же обыкновенного, человеческого, крестьянского?
Виктор Астафьев, писатель, инвалид Отечественной войны.
7 июля 1989 г.
Овсянка
(С.Н.Асламовой)
Дорогая Светлана Николаевна!
Я только что отболел и затем слетал в Испанию, поездка была для меня испытанием — в Мадриде температура доходила до плюс 45, а мне и 25 хватает, чтоб быть в мыле.
Вернулся — гора бумаг, и все чего-то требуют, просят, ругаются, особенно пенсионеры, у тех такое свободно сделалось перо.
Днями я опять уезжаю. На этот раз на теплоходе, в Игарку (ей 60 лет), и может, удастся отдохнуть, давно мне этого не удаётся сделать, — и чаще ни дела, ни отдыха.
Ничего я Вам писать не буду в альманах, да ещё о молодежи, устал я писать и орать об этом, тошнит уж от празднословия. Вот, бог даст, засяду за роман осенью и вообще всякое языкоупражнение года на два прекращу. Надоело!
А карточку пришлю, здесь, в деревне нету. Забуду — напомните, ладно? Хорошего Вам отдыха! Кланяюсь Вам, Ваш В. Астафьев
26 октября 1989 г.
Вашингтон
(семье)
Дорогие мои Маня, Витя, Поля!
Вот и закончился мой второй день в Америке. Перелёт прошел более или менее сносно. Вчерашний остаток дня я, по существу, проспал, а ночь пытался вам дозвониться. Мне помогали добрые люди, и мы почти добились Красноярска, но телефон не ответил. Утром продолжил звонки — не получилось. Вот и пишу.
Сегодня у меня была беседа на радиостанции «Свобода» примерно на час Затем встреча в университете для наших делегатов с публикой, в основном учёной. Прошла встреча сносно. После неё смотрели город, а вечером ходили в национальный театр, тот самый, где убили Линкольна, смотрели и слушали джаз и ансамбль духовный национального негритянского искусства и фольклора — замечательное искусство, чудесный театр!
Погода чудесная — тепло, сухо, солнечно. Город днём хорош, собственно, здесь лес в городе, а не город в лесу. Среди города озеро, и в реке Потомак рыбаки чего-то ловят, но вечером в городе мало освещения и почти нет Рекламы, и выглядит он уныло, как наши райцентры.
Завтра день загруженный, но не напряжённый. Послезавтра переезд в Питтсбург, словом, конференция набирает ход. Американцы (в Вашингтоне половина жителей — негры) очень деловиты и обязательны. Есть и чудачества, но впечатления первые и потому поверхностные. Завтра поедем в Капитолий и Белый дом.
Всех вас целую и желаю, чтобы дома всё было хорошо.
А тебе. Маня, в сегодняшний наш праздник [годовщина свадьбы. — Сост.], торжественный день хочу повторить то, что собирался сказать по телефону: я тебя люблю больше всех людей на свете и желаю, чтобы ты всегда была с нами и терпела нас сколько возможно. Ложусь спать, думая о тебе и ребятишках.
Целую, ваш дедушка и отец
30 октября 1989 г.
Питтсбург
(семье)
Дорогие мои Маня, Витя и Поля!
Пишу я вам уже из Питтсбурга, где нахожусь второй день, в отеле, название которого в переводе на наше — «Весёлая харчевня». И отель, и харчевня будь здоров, хотя и дорогие! Работа идёт своим ходом. Утром было пленарное заседание, выступал наш зам. министра иностранных дел Петровский и зам. Госсекретаря, а вёл наш Познер и корреспондент газеты «Тайме». Было интересно, а когда дело дошло до вопросов — и совсем живо стало.
Вчера был приём в каком-то богатом ресторане, но прежде, чем сели за столы, я уже сморился — так было шумно и накурено (а у нас. то есть у вас уже шестой час утра), что я уж не мог ни есть, ни пить и с трудом ворочал языком, хотя собеседники были очень интересные и много рассказывали о Питтсбурге. который по расположению похож на Красноярск и находится в таком же бедственном состоянии. Но хозяева здесь не чета нашим, убрали всю тяжёлую промышленность, город перестроили и сейчас в нём не только можно жить, но и петь можно. Красивый, цветущий город! И погода, как по заказу — днём даже жарковато. Населения в городе полтора миллиона. Живут богато и несуетно. Нью-Йорк, говорят, ад кромешный по сравнению с этим городом, на месте которого когда-то воевали англичане с французами.
