Виктор Астафьев - Нет мне ответа...Эпистолярный дневник 1952-2001

Никак не могу собраться в Рязань, к Есенину. С толпой к поэту ездить нельзя, это я уж доподлинно знаю, а у одного не получается. Но всё равно соберусь, тогда и поболтаем, а то вон уж дверь дребезжит — пришёл кто-то или, как бабушка говаривала: «Лешаки примчали!»

Давно меня зовёт Нина Краснова, пишет мне славные письма, встретить и сопроводить сулится.

Посылаю Вам книжку, где есть и «Есенина поют», посылаю с благодарностью и надеждой на встречу.

Будьте здоровы! Преодолевайте робость «перед Есениным». Одна большая удача к Вам уже пришла, может, и ещё Господь пособит Вам, а значит, и нам, боготворящим своего богоданного российского поэта, которого больше нет нигде и не будет, сколько бы ни пытались сконструировать да и подсунуть, нам «нового гения» России. А он навеки будет с нами.

Поклон до земли Вашему хору и спасибо за такую нужную россиянам, не совсем ещё оглохшим, работу. Братски обнимаю Вас. Виктор Астафьев

Февраль 1989 г.

Красноярск

(А.Ф.Гремицкой)

Дорогая Ася!

Спасибо за телеграммы. Обе радостные. Обе разом пришли. Обнимаю, целую, благодарю.

А я опять за милосердием, а раз за милосердием, значит в «Молодую гвардию» ко Гремицкой, более не знаю никого, кроме Бога всемилостивейшего. Да и тот рассердился на нас, и шибко рассердился за подвиги наших большевистских дедов и отцов. — жгли иконы, рушили храмы, избивали народ — веселились, теперь подсчитали — прослезились, давай лавочку мелочную из России делать.

Словом, следом за письмом отправляю я тебе сборник стихов Лиры Абдуллиной, о которой тебе говорил, и ты ещё адрес и фамилию зав. отделом поэзии мне дала, но я так, по-овсянски говоря, бумагами засрался, что уже ничего и найти не могу.

Сборник залежался, и, отрывая время от мелких забот и трудов, я сделал к нему предисловие, отослал подборки стихов Абдуллиной в разные органы, и у меня просьба к тебе: передать сборник в надёжные руки и от моего, но более от своего имени убедить ваше мужское начальство найти «щёлку» для издания этой небольшой и славненькой книжки. А уж как ты умеешь убеждать мужчин, всей Москве и даже Крыму известно, а моё «слово», то есть предисловие, по-моему, тоже убедительно.

Прости меня, обременённая трудами и семейными заботами! Но все мы перед умершими, тем более рано, неожиданно умершими — виноваты, в долгу у них, и как-то хочется, мне например, искупить, хоть немножко вину эту...

Об этом и заканчиваю рассказ, кажется сильный и страшный, да ещё два рассказа попроще и пожиже. Работается пока хорошо, погода у нас сухая пока, солнечная, с лёгким морозцем. Самое мне подходящее время пахать, а уж кто сеять будет, и будет ли вообще — известно только в Главпуре и в журнале «Советская женщина» (ну, как подъехал).

Ещё раз обнимаю, целую. Ваш Виктор Петрович

5 апреля 1989 г.

(Адресат не установлен)

Уважаемая фрау Розел!

С удовольствием сообщаю Вам, что Ваше доброе письмо достигло Сибири и дошло до меня.

Было радостно узнать, что люди, когда-то покинувшие Россию, не держат на неё зла и на русский народ, так много переживший бед и страданий, да и поныне ещё не оправившийся от военных и всяких иных потрясений. Меня поразила Ваша строка о том, что Ваша мать умерла накануне войны и «слава Богу, не увидела её». Да, приходится завидовать тем, кто не познал этого ужаса и человеческого позора, приведшего к озверению и нравственному развалу, который терзает сейчас род человеческий.

Очень рад, что в семье у Вас всё относительно благополучно. Я дважды бывал в ФРГ, ясно представляю Вашу жизнь, и хотя знаю, что проблем везде, и в Германии тоже, очень много, всё же радуюсь, что страна Ваша, кажется, первый раз за всю свою историю живёт такой большой отрезок времени мирной жизнью, и в достатке живёт, и порядок в ней трудовой, спокойный, все заняты делом. Нам пока до надлежащего порядка и материального благополучия далеко, но появились надежды...

Почти два года назад умерла у нас дочь 39 лет и оставила двух детей-сирот. С мужем она была в разводе, и теперь дети разделены, внук живет у нас, а внучка у сына, в городе Вологде, — это очень от нас далеко. Но на лето внученька приедет к нам. Молим Господа, чтоб он дал нам с Марьей Семёновной (так зовут мою жену) сил, чтобы поднять детей хотя бы до того возраста, когда они смогут зарабатывать себе на хлеб.

Много времени и сил ушло на преодоление этого удара и горя, но жизнь идёт и требует дел, забот. Вот и я через год уже начал работать, написал новые рассказы — главы в повесть «Последний поклон» и ещё кое-что. Сейчас «Последний поклон» выходит в Москве в двух уже томах, и, как только мне пришлют книги, я постараюсь послать Вам в подарок эту, мне самую дорогую книгу.

У нас началась весна рано, в апреле уже сияет солнце, начинает зеленеть трава, — это на месяц раньше срока, но в Сибири весна коварная, всё ещё может быть, и холод, и снег. Если пойдёт весна так, то я скоро уеду в деревню, она недалеко, в 18 километрах вверх по Енисею. Там у меня домик, и там я стараюсь быть с весны до осени, на деревенском кладбище покоится и наша дочь.

Будучи в ФРГ, я посетил могилу Генриха Бёлля и поразился её скромности. Могилы многих бюргеров выглядят куда внушительней и «солидней». Но так, наверное, и должно быть: Бёлля весь мир знает по его книгам и делам, а бюргера только по могиле можно отличить от других смертных.

Я ещё не оставил мечты написать книгу о войне. Но хватит ли сил и времени? Многие начали забывать, что такое война, и надо им об этом постоянно напоминать, чтоб у них не чесались руки бить друг друга.

Я и мои домашние кланяются Вам и Вашим детям. Желаю Вам доброго здоровья, процветания, успехов и мирной жизни! Храни Вас Бог! Кланяюсь. Виктор Петрович

1989 г.

(В прокуратуру Красноярского края)

Уважаемый товарищ прокурор!

Весной 1931 года органами ОГПУ г. Красноярска была арестована и посажена в тюрьму группа крестьян из села Овсянка по обвинению в создании контрреволюционной вооружённой организации в селе. Следствие, как ни тужилось, не могло доказать злого умысла и, продержав невинных людей в заключении, было вынуждено освободить их и липовое дело аннулировать.

Но не такова самая «гуманная» в мире власть и её карающие органы, чтобы так вот запросто признать свою вину в оскорблении и подозрении невинных людей — троих из обвиняемых всё-таки признают виновными (неизвестно в чём — ведь существование контрреволюционной организации в селе Овсянка ни слепить, ни доказать даже таким большим умельцам и специалистам, как деятели Красноярского ОГПУ, не удалось), но — на всякий случай, для соблюдения амбиций, не иначе. Трое из проходивших по этому совершенно абсурдному делу считаются злодеями, и дело на них передаётся на рассмотрение так называемой тройки. 25 ноября 1931 года (они почти год провалялись на тюремных нарах) в городе Иркутске дело рассматривается, и все «злодеи» отпускаются домой. Но мой дед, Астафьев Павел Яковлевич, отец мой, Астафьев Пётр Павлович, и «примкнувший» к ним Фокин Дмитрий Петрович приговариваются к пяти годам тюремного заключения (и это очень гуманно для самой «гуманной» власти. Спустя шесть лет этих мужиков без лишней волокиты просто расстреляли бы и не возились с ними).