Евгений Шварц - Телефонная книжка

Если он не взвинчен водкой, или влюбленностью, или поездками, из которых привозит он только материалы для устных рассказов, то для него и жизнь не в жизнь. В самом крайнем случае принимается он за работу. Избалованный легкими подъемами, скорее даже спусками — катись, набирая скорость, под горку — он спешит скорее, скорее отделаться. Диктует машинистке. И с грехом пополам, отдав десятую долю своих сил, сводит концы с концами, выпускает вполне сносную книжку. Он смел. Несмотря на ласковый взгляд, может рассвирепеть, невзирая на лица. В самые трудные годы выступал резко и прямо. Вмешивается в уличные скандалы — раз чуть не опоздал на «Стрелу», спасая мальчишку — папиросника от милиционера. И спас за три минуты до отхода поезда. Было это на привокзальном рынке, сразу после войны, когда выдавались папиросы по карточкам, и Жене, конечно, не хватало нормы. При всех видах наркотиков — от любви до водки — он в большинстве случаев собою владеет. Появилась только у него одна мучительная особенность — дойдя до известной степени опьянения, он вдруг, сидя и сохраняя спокойное, даже достойное выражение, засыпает! Да как — никакими силами не разбудить. Если это случается дома — полбеды. Но он заснул так однажды, когда сидели мы в ресторане гостиницы «Москва». Уже гасят свет, сдвигают столы, а он сидит неподвижно, подперев ладонью щеку! Едва — едва общими усилиями разбудили его. Он развелся недавно с женой. Жили они в Москве непонятно как, на десяти квадратных метрах, и тут же Наташа, дочка, и тут же теща. Женя, убегая от тоски, снимал комнату, то в одном, то в другом конце Москвы, вечно где‑то на окраинах, и притом без телефона. Приедешь — и непонятно, где искать его. На нем это как‑то мало отражалось. Но жена отощала, выражение приобрела отчаянное, стала пить. С новой женой, с Еленой Ивановной, Женя, как будто выбирается на дорогу, более подходящую взрослому человеку. Поживем — увидим.

С

Сажин Зиновий Абрамович связан для меня с Гушанским, хоть жизнь их и развела. Они работают теперь в разных театрах. Сажин сохранил верность детскому зрителю. Точнее, вышло так, что его и не пытались соблазнять, насколько я знаю. Он стал теперь куда солидней — работа в Центральном детском театре его угомонила. Маленький, большеголовый, с выпуклыми темными глазами, полный, он улыбается при встрече приветливо. Но сознание своей солидности придает его улыбке оттенок едва — едва условный. Почему, почему в самый разгар страшных лет, пережитых нами, мы вдруг стали полнеть, все почти, за редкими исключениями? Даже Шостакович полнел в конце сороковых, в начале пятидесятых годов, но потом, словно опомнился, и опять стал похож на мальчика. Может быть, это результат неподвижности? Если человек замрет от ужаса на несколько мгновений, то это ничего, а если на несколько лет, то это, как всякая неподвижность, как сон, приведет к ожирению? Или человек распухает от голода душевного? Мы так разработали умение не смотреть в глаза фактам, не смотреть под ноги, не смотреть в себя, что не понять нам самое интересное — человек как явление. Рассказываю о Сажине, а самое в нем любопытное, как менялся он вместе с временем, не замечая — этого никак не поймать. Есть люди, для которых чувство или умозаключение — процесс цельный — не остановить. И есть куда большее количество (они‑то и выжили) умеющих недодумать или охладеть по заказу. Путаница в душах не причиняет им мучений. А некоторым даже помогает. Сажин при встречах улыбается приветливо, но вряд ли от прежних лет осталось живое желание работать. Огромный театр, с просторным кабинетом директора, с пропусками, которые требуют при входе, с бесконечными фойе. Где тут жить, рисковать? Поди, раскачайся!

Х

Я не хочу больше писать о людях, попавших в мою записную книжку. Остались — Халтурин Ваня и Смирнова Вера Васильевна. Что я могу рассказать о них, когда после их страшного несчастья мне больно о них думать — они потеряли сына. Вспомнишь, и как обожжет.

Ц

Дальше Цетнерович Павел Владиславович.[0] Этому я завидую даже: он распустился на старости лет, на что не хватит у меня смелости никогда в жизни, я надеюсь. Он не ходит на репетиции (главный режиссер МТЮЗа), и не только в своем театре, где можно позволить себе некоторые вольности, — но и в Ермоловском, куда пригласили его недавно ставить «Потоп»[1]. Тут дело повернулось уже совсем неудобно: выговоры, расследования. А он длинный, расхлябанный и в речах, и в жестах, странно сохраняя при этой расхлябанности и нечто педагогическое в выражении лица — продолжает шалить. Пьет, заводит возлюбленных. Опустошенный до полного безразличия ко всему на свете, кроме состояния опьянения.

Ч,Ш,Э

Далее идет Игорь Чекин,[0] белолицый, беловолосый, всё острые углы: нос, локти, колени. Этот, в противоположность Цетнеровичу, никогда не даст себе воли. Чиновник, и считает это нормой. Когда‑то писал пьесы и теперь пробует таким способом освободиться от тарифных сетей и штатных расписаний, хоть на один миг. Я познакомился с ним у Штока[1] и когда на «Ленфильме» заговорил я с Чекиным просто, как знакомый, то удивился и даже ужаснулся. Оказывается, Чекин уважает свою должность и верит в ее значительность. И в его белых глазах мелькнуло смятение, осуждение — как это я говорю с ним запросто. И я отошел поскорее, словно обознался.

О Коле Чуковском писать не могу. Слишком близкий знакомый.

Шток Исидор Владимирович — человек занятный, но все дальше и дальше отодвигающийся. Говорит теперь, что пора нам стать профессионалами. Причем понимает этот термин на московский лад.

Шпет Ленора Густавовна стала как‑то трудно определима. Когда‑то казалась понятной. Теперь — как в тумане.

О Шкловском уже писал.

Эренбург — трудно определим. Это явление сложное, и я его недостаточно знаю. Вот и вся записная книжка.

Комментарии

Ленинградская телефонная книжка

Акимов Николай Павлович (1901–1968) — режиссер, художник. С 1935 по 1949 и с 1955 г. до конца жизни — главный режиссер Ленинградского театра комедии. Постановщик и оформитель следующих спектаклей по пьесам Шварца: «Тень» (1940), «Дракон» (1944), «Обыкновенное чудо» (1956), «Повесть

о молодых супругах» (сопостановщик М. В. Чежегов, 1957); художник фильма «Золушка» по сценарию Шварца. Автор двух портретов Шварца (1939 и 1943) и воспоминаний о нем.