Моя последняя любовь. Философия искушения - Джакомо Казанова
– Ты же совсем не подумал, прежде чем увозить юную особу. Вот первая глупость. Но не вздумай делать вторую и бросать ее. Вообрази только, какая вина ляжет на тебя, если ты оставишь в нищете, а следовательно, и проституции молодую девицу, столь необыкновенную, как по своему происхождению, так и по достоинствам.
Санта-Кроче отвечал на это уверениями в вечной любви, что в его устах ровно ничего не означало.
– Твоя любовь к сей девице во многом зависит от состояния твоего кошелька. Ты богат?
– Как игрок, по своему обыкновению.
– И она знает об источнике твоего видимого благополучия?
– Может быть, догадывается, но ведь она любит меня. Мы поедем в Варшаву, и там я женюсь на ней еще до родов.
– Достойное намерение. Но как ты осуществишь его? Или у тебя полные карманы?
– О, если тебе нужны деньги, мой кошелек к твоим услугам. Не подумай, что нужда заставит меня отдать и эту женщину.
Я был доволен его предложением, но не воспользовался им, а только сказал, что перестал играть, получив прибыль в четыреста луидоров, и, поскольку он тоже в выигрыше, советую последовать моему примеру. Однако же Кроче продолжал искать простаков и, не находя таковых, пустился на риск, увлекшись зеленым сукном больших банков, и стал проигрывать все больше и больше. Тем не менее его расположение нисколько не соответствовало состоянию дел: он не терял аппетит и наслаждался своей прелестницей, которая, впрочем, ни о чем не подозревала.
Через три недели исчез его секретарь, это было началом всеобщего бегства. По прошествии еще двух дней уволилась камеристка, последовавшая примеру двух лакеев. Я предвидел судьбу Кроче и его жены и уже не мог покинуть их. Буквально за несколько дней Кроче проигрался до последнего экю. Было потеряно все: кольца, часы, столовое серебро, драгоценности. Он продал все свои пожитки и даже платья бедной женщины, желая в последний раз испытать судьбу, однако, несмотря на явное плутовство, происходившее к тому же в моем присутствии, фортуна отвернулась от него. Проиграв последнее экю, Кроче сделал мне знак, приглашая следовать за ним. Мы вышли и минут десять прогуливались в молчании. Наконец, он сказал с отчаянием в голосе:
– Одно из двух – или я прострелю себе голову, или же надо немедленно скрыться.
– Куда ты поедешь?
– В Варшаву. Я знаю, ты позаботишься о моей жене. Не утаивай от нее моих бедствий. Скажи, что я отправился искать удачи в другом месте, и если счастье улыбнется мне, сразу же вернусь к ней.
– Я собирался в Париж.
– Она последует за тобой. Я буду писать на адрес твоего брата.
– Несчастный! Что ты будешь делать в Варшаве? Ведь ты лишился буквально всего.
– Еще не знаю, но я лучше умру, чем возьму у тебя хоть одно экю. Мне остаются только эти четыре луидора, и, может быть, с ними я богаче, чем два месяца назад. Прощай! Оставляю тебе Шарлотту. Бедное дитя, зачем только она встретилась со мной!
Прослезившись, он расцеловал меня и удалился. Без белья и без плаща, в шелковых чулках и с тростью, он отправился, словно на прогулку, прямо в Варшаву! Здесь был весь Санта-Кроче. Я же оставался безмолвным от удивления и печали. Как явиться с сей ужасной новостью к молодой женщине накануне родов? Как сказать, что она, может быть, никогда не увидит этого несчастного, составляющего для нее предмет обожания? И все-таки я благодарил небо, устроившее так, что я познакомился с ней до катастрофы, и тем самым оставившее средства для ее спасения.
По возвращении я сказал, что нам придется обедать без Санта-Кроче, потому что он в самом разгаре партии, которая окончится не раньше полуночи. После трапезы я предложил ей руку для прогулки и по дороге спросил, подготавливая почву для тяжкого известия, что она подумала бы о своем возлюбленном, если бы он, оказавшись случайно скомпрометированным в деле чести, предпочел гибель бегству.
– Ему нужно было бы, не колебаясь, бежать, сударь. Боже мой, да ведь вы говорите о Санта-Кроче! Пусть он немедленно уезжает! Прежде всего жизнь! Удар жесток, но я вынесу, ведь у меня есть друг, не правда ли? – и она взяла меня под руку.
– Да, у вас есть истинный друг. Я не могу сообщить вам ничего более о Кроче, вы уже все угадали. Он скрылся, и его последние слова были: «Оставляю на тебя Шарлотту, лучше бы она никогда не знала меня».
Пока я говорил, у нее лились слезы, затуманивавшие лазурь ее прелестных глаз. Волнение лишило ее дара речи. Наконец она сказала:
– Ах, даже в несчастии мне сопутствует удача, ведь вы не покинете меня?
– Клянусь вам, прекрасная Шарлотта, не оставлять вас до тех пор, пока вы не соединитесь с избранным вами супругом.
– А я обещаю вечную признательность и послушание любящей дочери.
Мне удалось устроить продажу оставшегося от Санта-Кроче немногого белья и его кареты, после чего мы поехали в Париж. Моя прелестная воспитанница оказывала мне полное доверие, на которое я отвечал отеческой нежностью, что премного ободряло ее, поскольку репутация моя могла породить некоторые сомнения. Дабы укрепить меня в подобном расположении, она часто повторяла:
– Я никогда не любила никого, кроме Кроче, и пока он жив, не буду принадлежать никому другому.
Ее чувство признательности ко мне было столь же искренне, как и любовь к Кроче, и сознание, что я действительно достоин его, вызывало во мне неведомое до сих пор удовольствие. Я с изумлением убеждался, что целомудренные радости сердца сильнее чувственных наслаждений, хоть иногда и мечтал о более существенной награде и с опьянением отдавался надежде на счастливое будущее. Однако судьба решила иначе, и оставалось уже недолго до того часа, когда мы должны были расстаться навеки.
Шарлотта приближалась к последним дням беременности, и в начале октября я поместил ее на пансион к одной повивальной бабке в предместье Сен-Дени. Мне сие крайне не нравилось, но она настаивала. Когда я отвозил ее на новое местожительство, наш экипаж был задержан похоронной процессией. Шарлотта задумалась и, положив свою прелестную головку ко мне на плечо, произнесла с печальной улыбкой:
– Вам это покажется ребячеством, но я не могу не видеть в этой встрече дурного для себя предзнаменования.
Я
