На карнавале истории - Леонид Иванович Плющ
После Паустовского пришел черёд Александра Грина. Стали более ясны достоинства и недостатки Паустовского. У Паустовского романтика книжная. Удались ему лишь несколько рассказов («Корзина с еловыми шишками») и отдельные куски повестей (например, легенда в «Золотой розе»), В других произведениях все то же негармоничное сочетание элементов реальности с «выдумкой». Сущность художественного метода Грина ясно изложена в «Алых парусах». У героя возникает мечта, он ждет воплощения этой мечты-сказки в жизнь, ищет в жизни эту сказку или же создает эту сказку. «Корзина с еловыми шишками» Паустовского — одно из немногих произведений автора, в которых он приближается к Грину благодаря воплощению в рассказе именно этого принципа.
Тематика у Грина та же, что и у Ремарка: простые человеческие чувства и отношения — основа жизни. Оба они отталкиваются от того, что стоит над человеком, — идеология, государство, Бог.
Грин долго оставался кумиром советской молодежи. Во многих городах создавались клубы «Алые паруса». Любовь к Грину для большинства молодежи означала первый, сознательный или бессознательный, протест против лжи «взрослых». Грин — это детство, чудом перенесенное в жизнь взрослых.
Один из друзей подарил мне книжечку «Маленький принц» Антуана де Сент-Экзюпери. Это произведение осталось на всю жизнь самым близким. Я перечитывал его десятки раз и каждый раз видел новую мысль, новое в восприятии жизни. До сих пор остаются неясными некоторые места. Я, например, воспринимаю грустную красоту ухода Маленького принца на свою планету, но перевести эту красоту на язык мысли не могу. А может быть и не нужно это делать…
Особенно глубокой мне казалась и кажется сцена приручения Лиса Маленьким принцем. За столь примитивным понятием, как «приручение», скрывается глубочайшая мысль о психологии таких тонких человеческих отношений, как любовь и дружба.
Второй идеей «Маленького принца», оказавшей влияние на мои взгляды, было: «главное — невесомо». Я понял это как утверждение того, что нужно уважительно относиться к бесконечности во вселенной и к потенциальной бесконечности духовной жизни человека. Это не означает отказа от создания рационалистических схем, моделей этой бесконечности. Но мы должны быть скромными и понимать, что любые наши модели являются лишь грубыми обрубками действительности, приближением к истине, но не самой истиной. Сталкиваясь с технической интеллигенцией, я видел, что огромные достижения точных наук породили гордыню у технических специалистов: нашим формулам и нашим машинам все доступно; долой всякую идеологию; мы решим все мировые проблемы с помощью математических и технических наук. И в самом деле, если человечество не погубит само себя, оно должно будет поставить свое дальнейшее развитие на какую-то рациональную научную базу. Но при этом должна сохраниться и, более того, возрасти роль таких «иррациональных вещей», как мораль и эстетика. Маркс писал, что в будущем должна развиться натуралистическая наука о человеке и человеческая наука о натуре и что обе эти науки должны слиться в единую науку.
Размышления над образами Экзюпери шли параллельно размышлениям над Библией. Л. Толстой заставил меня прочесть Евангелие, притчи индусских йогов подготовили почву для принятия евангельских притч. Я пришел к выводу, что соцреализм неправомочен, в частности, потому, что художественная литература по своей природе притчевая. Каждый образ имеет множество интерпретаций. Надолго в истории человечества остаются лишь те художественные образы, которые несут в себе множество смыслов. Каждое новое поколение находит в таком образе то, что близко ему (и может даже найти такой смысл, о котором сам автор не подозревал).
Помимо глубины притч Иисуса, привлекли внимание противоречия Ветхого Завета (эта часть Библии недоступна мне и по сей день, кроме Екклезиаста и книг пророков) и Нового Завета. Официальная атеистическая пропаганда постоянно спекулирует на противоречиях Библии. В самом деле, в Библии есть бессодержательные противоречия, но есть ведь и глубокие диалектические противоречия, противоречия, отражающие диалектику природы и общества. Меня вначале привлекла притча о хлебах, которые раздавал Христос. Противоречие с житейской практикой здесь настолько очевидно, что диву даешься: неужели наши предки, среди которых были такие глубокие мыслители, как Фома Аквинский, не видели абсурдности рассказа? Как можно было накормить несколькими хлебами тысячи людей (при этом, как известно, осталось несколько коробов остатков хлеба)? Вопиющее нарушение законов сохранения.
Я пришел к выводу, что нужно искать в природе явление, по отношению к которому несправедливы законы сохранения. И такое явление нетрудно было найти. Это информация. Если профессор читает лекцию студентам, то они приобретают новую информацию, а он ее не теряет (на самом деле я упрощаю здесь ситуацию, но в целом это, кажется, верно передает парадокс информации). Остатки хлеба интерпретировать сложнее, но возможно.
Еще более интересным мне показалось другое противоречие в Евангелии.
В Евангелии от Матфея сказано:
«Не думайте, что Я пришел нарушить закон, или пророков: не нарушить пришел Я, но исполнить». Но в этой же главе Христос начинает нарушать закон Моисеев. Вот один из примеров:
«Вы слышали, что сказано, око за око, и зуб за зуб. А Я говорю вам: не противься злому».
Так как эти противоположные высказывания находятся в одной главе, то не мог же Матфей (или кто-либо из составителей и редакторов Евангелия) не видеть противоречия. Значит, он видел разрешение их.
Я долго бился над проблемой разрешения этого противоречия, пока не нашел для себя ответа.
Христианство возникло в момент, когда Римская империя
