Павел Коган - Сквозь время

12. XII. 1939 г.

Хлебников в 1921 г.

(Из цикла «Учителя»)

В глубине Украинына заброшенной станции,потерявшей название от немецкого снаряда,возле умершей матери — черной и длинной —окоченевала девочкау колючей ограды.

В привокзальном сквере лежали трупы;она ела веточки и цветы,и в глазах ее, тоненьких и глупых,возник бродяга из темноты.

В золу от костра,розовую, даже голубую,где сдваивались красные червячки,из серой тюремной наволочкион вытряхнул бумаг охапку тугую.

А когда девочка прижаласьк овалутеплого светаи начала спать,человек ушел — привычно устало,а огонь стихи начал листать.

Он, просвистанный, словно пулями роща,белыми посаженный в сумасшедший дом,сжигалсвоимарсианскиеочи,как сжег для ребенка свой лучший том.

Зрачки запавшие.Так медведив берлогу вжимаются до поры,чтобы затравленныминапоследокпойти на рогатины и топоры.

Как своего достоинства версию,смешок мещанскийон взглядом ловил,одетый в мешенс тремя отверстиями:для прозрачных рук и для головы.

Его лицо как бы кубистом высеченное:углы косые скул,глаза насквозь,темьнаполняла въямины,под крышею волосизлучалась мысль в года двухтысячные.

Бездомная,   бесхлебная,     бесплоднаясудьба(поскольку рецензентам верить) —вотэти строчки,что обменяны на голод,бессонницу рассветов — ина смерть(следует любое стихотворение Хлебникова).

IV. 1940

«Самое страшное в мире…»

Самое страшное в мире —Это быть успокоенным.Славлю Котовского разум,Который за час перед казньюТело свое граненоеЯпонской гимнастикой мучит.Самое страшное в мире —Это быть успокоенным.Славлю мальчишек Идена,Которые в чужом городеПишут поэмы под утро,Запивая водой ломозубой,Закусывая синим дымом.Самое страшное в мире —Это быть успокоенным.Славлю солдат революции,Мечтающих над строфою,Распиливающих деревья,Падающих на пулемет!

X. 1939 г.

Дождь

Дождь. И вертикальными столбамидно земли таранила вода.И казалось, сдвинутся над намисиние колонны навсегда.

Мы на дне глухого океана.Даже если б не было дождя,проплывают птицы сквозь туманы,плавниками черными водя.

И земля лежит как Атлантида,скрытая морской травой лесов,и внутри кургана скифский идолможет испугать чутливых псов.

И мое дыханье белой чашей,пузырьками взвилося туда,где висит и видит землю нашуне открытая еще звезда,

чтобы вынырнуть к поверхности, где мчитсяк нам, на дно, забрасывая свет,заставляя сердце в ритм с ней биться,древняя флотилия планет.

1940

194… г

Высокохудожественнойстрочкой не хромаете,вы отображаетеудачно дач лесок.А я — романтик.Мой стих не зеркало —но телескоп.К кругосветному небунас мучит любовь:боевза коммунумы смолоду ищем.За границейв каждой нишепо нищему,там небо в крестах самолетов —кладбищем,и земля вся в крестахпограничных столбов.Я романтик —не рома,не мантий, —не так.Я романтик разнаипоследних атак!Ведь недаром на карте,командармом оставленной,на еще разноцветной карте   за Таллиномпресс-папье покачивается,   как танк.

«Я вижу красивых вихрастых парней…»

Я вижу красивых вихрастых парней,что чихвостят казенных писак.Наверно, кормильцы окопных вшейинтендантов честили так.

И стихи, что могли б прокламацией статьи свистеть, как свинец из винта,превратятся в пропыленный инвентарьорденов, что сукну не под стать.

1941

«Мечтатель, фантазер, лентяй-завистник!..»

Мечтатель, фантазер, лентяй-завистник!Что? Пули в каску безопасней капель?И всадники проносятся со свистомвертящихся пропеллерами сабель.Я раньше думал: «лейтенант»звучит «налейте нам».И, зная топографию,он топает по гравию.

Война ж совсем не фейерверк,а просто — трудная работа,когда —   черна от пота —     вверхскользит по пахоте пехота.Марш!   И глина в чавкающем топоте   до мозга костей промерзших ног   наворачивается на чеботы   весом хлеба в месячный паек.   На бойцах и пуговицы вроде   чешуи тяжелых орденов.   Не до ордена.   Была бы Родина   с ежедневными Бородино.

Хлебниково — Москва

26. XII. 1942 г.

Григорий Левин

Слово о поэте и друге

Когда я думаю о молодой поэзии начала сороковых годов, такой богатой дерзаниями и поисками, такой юношески угловатой и напористой, одно имя среди первых загорается в этом ряду — имя Михаила Кульчицкого.

Поэтический путь Кульчицкого рано оборвала война. Но если сравнить его творчество с тем, что писали тогда его сверстники — Михаил Львов, Сергей Наровчатов, Борис Слуцкий, Давид Самойлов, если сравнить Кульчицкого с Павлом Коганом и Николаем Майоровым, жизнь которых оборвалась так же рано, можно будет заметить, что в те, довоенные, годы Кульчицкий был резче, острее, угловатее всех. Рядом с умной, логически четкой и остро проблемной поэзии Слуцкого, рядом с ориентированной во многом на классическую традицию эпически-величавой поэзией Майорова и романтически-возвышенной Павла Когана поэзия Кульчицкого выделялась своим мощным эмоциональным напором, крепкой мужской хваткой стиха, горячей, взвихренной его темпераментностью. Полемической остротой и резкостью видения стих Кульчицкого был, может быть, в чем-то сродни некоторым стихам тех лет Николая Глазкова.