Озаренные - Леонид Михайлович Жариков
— Есть рыбацкая примета: к вечеру море красно — моряку плыть неопасно.
Старушка отвечает в тон моряку:
— Какова вечерняя заря, таков другой день.
Кончается Дон. Уже скоро девять часов вечера, а еще светло.
Берега Дона зелены от старых ив. Уже нигде не видно пристаней. Совсем близко море. Это заметно по ветерку: он стал солоноватым и свежим. Горняк снял с себя пиджак и набросил на плечи девушки.
— Тебе не зябко?
— Хорошо мне, — отвечает девушка.
Выходим в открытое море.
Месяц, стоящий в небе, сеет призрачный полусвет. Теплоход скользит плавно, волны в море еще невысокие, как в реке. Вода трепещет легкими, теперь уже лунными бликами.
Ветерок свежеет. Девушка кутается в пиджак, прижимается теснее к теплому плечу горняка. Вода в море меркнет, она уже цвета старого серебра. Впереди замигали огоньки — слева белые, справа красные. Погаснет огонек и вспыхнет, погаснет и снова загорится. Зовут, зовут в открытое море огни. Это бакены указывают нам дорогу.
Уже сумерки, и кажется, что не огоньки горят впереди, а кто-то высекает искры — так их много, далеких, приглашающих огоньков.
Над нами в темном небе высветлилась звездная дорога. Почему-то торжественно и грустно от таинственного мерцания огней в морском просторе. Зовите, мигайте, далекие огни! Когда-то здесь плавали греки. Это древняя морская дорога. Тогда только по звездам водили суда, по вечным огням вселенной.
На теплоходе тишина. Проплываем мимо звуковых бакенов: покачиваясь на волнах, они все время позванивают. Звуковые сигналы нужны в море на случай тумана, когда не видно огней.
— Петя, а кто зажигает в море бакены? — тихо спрашивает девушка, и паренек старательно, точно ребенку, рассказывает подруге, как энергия солнца сама заряжает аккумуляторы бакенов и превращает тепловую энергию в энергию света.
Объясняя, парень снова спрашивает:
— Понимаешь?
— Понимаю, — отвечает девушка, и в мягком голосе ее звучит затаенная радость.
Они разговаривают о спутнике, смотрят в темное звездное небо. Девушка легонько вскрикивает, приняв падучую звезду за спутник.
— Наверно, он пролетает сейчас над нашей Гундоровской, — шутит парень, и оба смеются.
Пассажиры расходятся по каютам. На палубе только парень с девушкой да я — невольный свидетель их счастья.
Над морем царит луна — расстелила по воде от края до края серебристую дорогу, и она трепещет, точно живая. Море спокойно. Слышно, как мирно плещутся волны о борт теплохода.
Меня трогала их спокойная, уверенная дружба. Поразительно, что всю дорогу они ни словом не обмолвились о любви, а говорили о чем угодно: о машинах, лебедках, о какой-то тете Гале, которой нужно послать деньги, но такая нежность друг к другу чувствовалась за этими «посторонними» разговорами. Поистине любые слова понятны, если их произносит любимый.
Час ночи. Только что скрылись огни Таганрога. В открытом море снова вспыхивают сигналы бакенов. Наш теплоход продолжает путь через море к Ейску. Рано утром меня будят шум и суета пассажирской посадки. Слышны за окном каюты крики: «Сюда неси чемодан», «Ивановна, подержите девочку». Пассажиры переговариваются по-южному. «Тю, на чемодан же ж поставь».
Стоим в порту Ейска. Горы вещей сложены у стенки под моим окном. Утро раннее, солнечное. Виден причал, деревянные сваи, отраженные в воде. Могучий портовый кран, похожий на жирафа, грузит песок в железнодорожный вагон. С правого борта промелькнул белый буксирный катерок. Видны спасательные круги, висящие на стенках капитанского мостика. Матрос ведром на длинной веревке ловко, прямо с борта черпает из моря воду, моет палубу.
Гудок густой, как звук фагота. Еще гудки — один протяжный, три коротких. Отчаливаем, однако, не своим ходом, нас разворачивает тот самый катерок, на котором матрос мыл палубу. Катерок повернул теплоход носом к выходу из порта и заглушил свой мотор, словно отдыхал. На борту буксира видна надпись: «Кубань». На капитанской рубке сзади написано: «Берегись буксира!» Похоже, что крохотный буксир-катерок стращает: «Берегись, а то увезу!»
Наш белогрудый теплоход скользит по морю мимо рыбацкой шхуны «Запорожье», мимо элеватора, мимо длинного мола, на котором сидят рыбаки с удочками. Море спокойное — ни всплеска, ни ветерка.
Долго плывем поперек азовских соленых просторов в сонной, согретой солнцем вялой тишине. Обогнали буксир с баржей: везут керченский агломерат[1] для доменных печей «Азовстали».
После полудня показались вдали туманные очертания берега. Это город Жданов, порт Донбасса. За этим шумным портом, где собрались флаги многих стран, за его прибрежными парками и белоколонными санаториями простирается на сотни километров на север, на восток и на запад угольный край, шахтерская земля. Здесь жил первый богатырь Донбасса — Никита Изотов и его соратники — Ермачок, Стаханов, Александр Степаненко. Теперь здесь трудятся новые поколения героев — прославленные горняки наших дней.
В станице Вешенской на Дону произошла знаменательная встреча, или, как шутили шахтеры, встреча «на высшем уровне». Славный забойщик Краснодона, Герой Социалистического Труда Николай Мамай приезжал к писателю Михаилу Александровичу Шолохову. Сердечно принял он гостя, крепко обнялись два сына великого народа.
Мамай привез Михаилу Александровичу символ горняцкой судьбы — подземную лампу шахтера. Очень тронул писателя подарок, и он сказал, что отныне эта лампа всегда будет стоять на его письменном столе.
Породнились навеки два сердца, два брата — шахтер и писатель.
———
Краски осени легли на донецкую землю.
Небо густо-синее, чистое, холодноватое. На его ярком фоне отчетливо видны черные треугольники шахтных терриконов, дымят вдали заводские трубы.
Белые хатки шахтерских поселков увешаны желтыми гирляндами кукурузных початков. На крышах сараев греются на солнце оранжевые тыквы.
В посадках вдоль дорог, в парках и садах — листопад. Укрыли выжженную, покрытую пылью траву багровые, желтые листья кленов, тополей, дубков.
Плывут в чистом воздухе паутинки, вспорхнет редкая поздняя бабочка. Воробьи сидят на проводах, взъерошив перышки, они собираются стаями — так легче бороться за жизнь...
На полях, где недавно зеленели заросли подсолнуха, теперь торчат одни палки. Кукуруза шелестит сухими лентами листьев.
Унылая пора, очей очарованье,
Приятна мне твоя прощальная краса...
К вечеру поплыли облака — низкие, черные. Над ними в вышине навалены вороха белых облаков. Вот солнце скрылось, снопы его лучей, как прожекторы, косо просвечивают сквозь облака на землю. Небо заиграло красками. Нижний слой облаков засветился золотом, верхние стали пунцово-красными, сиреневыми,
