Озаренные - Леонид Михайлович Жариков
Девушка-казачка объяснила нам, как проехать к строительству порта Усть-Донецкого. Скоро за изгибом дороги показались многоэтажные каменные здания, воздвигнутые на высоком берегу одного из притоков Северского Донца — Сухого Донца.
На строительстве порта не было суетливого скопления машин, шума и грохота, которые характерны для гигантских строек наших дней. Здесь было тихо, даже безлюдно. На зеленоватой, встревоженной ветерком водной глади плавал птичий пух. Мощный земснаряд, опустив под воду хобот, неслышно бурил дно, углубляя затон. Только самосвалы ревели моторами, с трудом преодолевая навалы песка на берегу.
Ширина Сухого Донца здесь была довольно большая — свободно мог вместиться — и не один — теплоход. Голубое зеркало огромного залива, где в будущем бросят якоря морские суда, сейчас обносится непроницаемой стеной железобетонных свай. Свежая насыпь железной дороги подошла к берегу, где строился причал.
Назначение речного порта Усть-Донецкого скромное: сплавлять уголь шолоховских и краснодонецких шахт в Ростов-на-Дону, а если потребуется, через Волго-Донской канал в Москву.
Скоро въехали в станицу Кочетовскую со стороны займища, мимо хворостяных плетней с осенними садами и виноградниками. Под стрехами домов кое-где висели гирлянды кукурузных початков, сушился на веревках перец. На улице, заросшей травой, мирно бродили куры. Собачонка, дремавшая в тени забора, при виде машины приоткрыла один глаз, подняла ухо, но, не в силах преодолеть сладкую дрему, опять опустила ухо и прикрыла глаз.
Из-за угла показалась чья-то «Победа», посигналила и, подняв шлейф пыли, скрылась в одной из улиц.
Встретился нам станичник, должно быть, тракторист или механик. Одежда на нем блестела от машинного масла. Он нес под мышкой буханку такого белоснежного и вкусного на вид хлеба, что мы сразу вспомнили что, выезжая утром, не успели подкрепиться в дорогу. Поэтому наш вопрос, где можно купить такой аппетитный хлеб, не был праздным.
— Хлеб в кооперации, зара́з тут, за углом. А к Дону проехать просто, за тем вон базом направо.
В продовольственном магазине станицы, где можно было купить гармошку и отрез на платье, хлеб и новую патефонную пластинку и где за прилавком стояла круглолицая казачка с бойкими глазами и могучим венцом кос вокруг головы, мы добыли душистую, почти невесомую буханку белого хлеба. По совету казачки прикупили в совхозе четыре полосатых кавуна и с благодатным грузом отправились «испить шеломом Дону».
Тихий Дон! Он открылся нам за старыми вербами — широкий, в самом деле тихий и светлоструйный, с золотыми песчаными плесами вдали, с острогрудыми лодками на берегу. Река быстро катила сверкающие под солнцем воды, и почему-то вспомнился вдруг «Шолоховский» пласт, мерцание угля на изломах. Это серебряное мерцание виделось теперь в бликах на воде. «Здравствуй, батюшка Тихий Дон!»
Что же ты, тихий Дон, мутнехонек течешь?
Ах, как мне, тиху Дону, не мутну течи!
Со дна меня, тиха Дона, студены ключи бьют.
Посередь меня, тиха Дона, белорыбица мутит.
Под высокими старыми вербами шофер Вася развернул машину. Мы достали кавуны, нарезали крупными ломтями высокий воздушный донской хлеб и, расстелив на траве газетку, принялись за походный завтрак.
Далеко в верховьях были видны старые шлюзы. Где-то еще дальше, за этими шлюзами, плескалось среди степи молодое Цимлянское море.
Над рекой прозвучал басовитый гудок. Из-за зеленого, поросшего лозняком мыса, точно в сказке, выплыло белогрудое судно. Издали было трудно разобрать его назначение, но скоро мы увидели самоходную баржу. На высоком борту белела крупная надпись: «ВОРКУТА». Самоходное судно поравнялось с нами, и мы удивились его размерам: морской корабль!
На берег с шумом накатывались волны. После них оставались на песке пучки соломы, арбузные корки. Станичные гуси, пришедшие к Дону поживиться чем-нибудь, тут же набрасывались на любимое лакомство.
Сочные кочетовские арбузы привлекли назойливых ос. Мы яростно отмахивались от них, но осы наседали.
С верховьев реки пришла еще одна самоходная баржа, «ПСКОВ». У станицы Кочетовской Дон делает резкий поворот на юг, суда уплывали в том направлении и скрывались за высоким правым берегом.
Все здесь, на берегу Дона, казалось необычным, все волновало. Невдалеке, у самой воды, старый казак чинил рыбачью лодку. Разговор завязался сам собой.
— На рыбалку готовитесь, дедушка?
Старик сбил на затылок полинявший картуз, вытер рукавом лоб:
— Надо починить, обещал племянник приехать в отпуск.
— Издалека?
— В Шахтах проходчиком работает.
— А что, рыба в Дону не перевелась?
Старый казак посмотрел в речную даль и ответил с огорчением:
— Конечно, не то что раньше. В старину здесь саженных осетров ловили, а стерляди и разной белой рыбы в реке как в хорошей ухе, когда ложкой не провернешь. Перегородили Дон, дорогу рыбе закрыли, осталась мелюзга.
— Говорят, Михаил Александрович — хороший рыбак, бывает он в Кочетовской?
— Как же! Шолохов — человек наш, с народом живет. Приедет — со всеми поручкается. А рыбак он знаменитый, это верно.
За станицей Кочетовской на огромном, похожем на аэродром займище, где и в самом деле стоял самолет «кукурузник», трава еще зеленела и дорога змеилась вдоль правого берега Дона.
Недалеко от хутора Коныгина, у хилого мостика через Сухой Донец, мы столкнулись с необычайной картиной. Возле берега, держа в поводу боевых коней, сидели на бревнышке казаки времен гражданской войны. Оседланные кони мотали головами, легонько покачивались стремена. У казаков через плечо были надеты карабины, сбоку висели казачьи шашки, все как в ту грозную пору...
Наше недоумение рассеялось, когда мы увидели поодаль автобус киностудии. Группа «Мосфильма» снимала картину по рассказу М. Шолохова «Жеребенок».
Я вглядывался в группу казаков, стараясь разгадать: кто же из них славный казак Трофим, который спас жизнь беспомощному жеребенку, расплатившись за свою жалость к нему собственной жизнью?
После съемок казаки сели на коней. Трудно было не залюбоваться тем, как они скакали по мосту на легких, резвых красавцах дончаках. Группу казаков возглавлял белобородый старик, молодо гарцевавший на тонконогой изящной лошадке с белыми чулками на передних ногах.
Казаки умчались, только
