Озаренные - Леонид Михайлович Жариков
Комбайн упрямо и сильно продвигался вперед, и, когда зубки натыкались на прослойку крепчайшего колчедана, машина дрожала всем своим корпусом и мотор завывал точно от боли.
Вася Периг наклонился ко мне и, приветливо улыбаясь во все черномазое лицо, прокричал:
— Гудит шар земной!
Снизу кто-то посигналил лампой из стороны в сторону, точно перечеркивал темноту. Комбайн остановился: наверно, опять под люками нет порожняка. Теперь машина будет ожидать, пока электровоз подаст очередную партию вагонеток.
Я присел между стойками, прислонившись спиной к стене угля, теплой и шершавой. В тишине слышно было, как «шептал» и потрескивал под исполинской тяжестью земной толщи угольный пласт — из него даже кусочки выкрашивались. Прямо напротив меня, за частоколом металлических стоек, зиял черной пустотой завал. Если посветить туда лучом, видны хаотично наваленные мрачные глыбы обвалившейся кровли. Даже смотреть в ту сторону было жутковато, но там уголь выбран, и люди оттуда ушли.
Вынужденный простой — какой это бич в работе!
Горняки вынужденно собрались в лаве в одно место. Разговор не клеился — не время было для разговоров.
— Пласт у нас хороший, но вначале встретил нас сердито. Помнишь, Василь? Уголь оказался вязким, рвались канаты. Бывало включу самую малую скорость, и стальной канат лопался, как гнилая нитка.
Уголь «вязкий» — как образно сказано! Я легко представил себе напряженные стальные мускулы машины, до последней степени уставшие, с трудом преодолевающие «упругость» пласта.
Горняки стали рассказывать, как в первые месяцы борьбы за почетное звание бригады коммунистического труда, они попали в прорыв. Как однажды природа преподнесла сюрприз — пласт угля из наклонного стал пологим, и пришлось лопатами вручную перегружать уголь на специальные скребковые транспортеры.
— Было такое дело, — сказал Ваня Кучерявый. — Хоть плачь, хоть смейся, а бери в руки лопату, становись на коленки и, как говорится, бери больше — кидай дальше... Обидно очень, но в таких условиях и техника перед лопатой в долгу...
— Главное, не сдались, — сказал Вася Периг. — Никак нельзя было сдаваться, пласт ведь «Шолоховский»! Его не случайно так назвали. Глянь-ка, — и он осветил забой лампой, яркий луч полыхнул по стене угля, и он засверкал, засветился блестками на гранях.
— А сам Шолохов, интересно, был в шахте? — спросил Толя Мурмилов, паренек развитой и любознательный.
— Не в том дело: был или не был, — ответил Штанько и высказал мысль смелую и оригинальную: горняцкий и писательский труд — родственные: тот и другой требуют огромной самоотдачи и терпения, выносливости и самоотверженности, как требует того всякий творческий труд вообще.
— Наверно, сравнение это условно, — возразил Ваня Кучерявый. — Шолохов создал бессмертные книги, а наш уголек сгорит, и один пепел останется.
Штанько не согласился:
— Если бы здесь был сам Михаил Александрович, он бы тебя поправил, потому что творческий подход поднимает любой труд до искусства. — Штанько зачерпнул горсть угля, будто взвешивал на ладони глубокий смысл и добро, заключенные в богатствах земных недр. — И вообще, если мыслить смело, то уголь сам произведение и сам творец, потому что именно он создает машины и ракеты, спутники и луноходы. Все эти дива — творение нашего уголька.
— Вася, признавайся: не ты запускал первую ракету на Луну? — подшучивал над товарищем Толя Мурмилов. — Ты ведь служил в дальнобойной артиллерии.
— Хочешь выведать военную тайну? — отпарировал Периг.
Шахтеры, смеясь, переговаривались, и, пока шел их веселый разговор, я думал: как теперь зрело мыслят шахтеры, покорители земных глубин! Да, шахтерский труд ближе всех стоит к творчеству. Рабочее место под землей находится в постоянном движении, и там всегда все ново, неожиданно, и сколько ни планируй работу, природа то и дело вносит свои поправки, часто трагические. И надо срочно искать решение, иначе подпочвенные воды, внезапно прорвавшиеся в лаву, затопят ее или выбросом угля поломает крепь в забое и загазирует метаном выработки так, что возникнет опасность подземного взрыва. Все это было и всегда будет в шахте, несмотря на великолепную технику, на первоклассные машины, помогающие в работе горнякам. То, что было в лаве вчера, сегодня уже изменилось, и надо рассчитывать, думать и действовать решительно и умело. Как это похоже на трудно дающиеся, вдоль и поперек исчерканные, переписанные и снова перечеркнутые многострадальные страницы рождающегося произведения! Спасибо же вам, великие труженики-шахтеры, за почетное сравнение нашего нелегкого труда с полным героики и мужества, тяжелым подземным вашим трудом! Исполать вам!..
Далеко в нижней части лавы кто-то посигналил огоньком лампы, только на этот раз по вертикали, как бы кивая согласно.
— Наконец-то прислали порожняк.
— Прислали... А что мы будем в него грузить — наши разговоры?
— Ладно... Пускай, Миша!
Комбайн могуче взревел, точно обрадовался, что кончился простой, и хрустящие куски угля посыпались с откоса к нижним люкам.
Четыре сигнала — «качать людей», и клеть вынесла нас на‑гора́.
Глаза, отвыкшие от дневного света, ломило. Хорошо было в озаренной угасающим солнцем степи, и воздух здесь казался вкусным, и манили подернутые дымкой уходящего дня необозримые просторы, а я все еще находился в шахте, не мог освободиться от впечатлений встречи со скромными героями, дружбой с которыми буду теперь гордиться.
Солнце скрылось, когда мы, возвращаясь с «Шолоховской-Южной», миновали знаменитую в этих краях станцию Грачи, откуда начали свой героический поход красные казаки Подтелкова и Кривошлыкова.
Через Донец можно было переправиться ниже хутора Богатого, у станицы Краснодонецкой.
Мы подъехали к ней в легких сумерках. В Краснодонецкой много типичных казачьих куреней с просторными дворами, или, как говорят на Дону, база́ми.
К реке шел крутой спуск по мощенной булыжником пыльной мостовой. На противоположном берегу Донца маячили высокие горы угля, черная от угольной пыли эстакада для погрузки. Донбасский «пейзаж» казался в этих исконно казачьих местах неожиданным и необычным. Это был порт на Донце, откуда краснодонецкие шахтеры отправляли добытый уголь.
Деревянный причал был пустынным, паром находился на том берегу.
Чудесная предвечерняя тишина стояла над просторами многоводной древней и величавой реки. Прибрежная отвесная скала, редкие деревья картинно отражались в румяно-розовой воде, такой тихой, что,
