Адольфо Камински, фальсификатор - Сара Камински
– Надеюсь, ты никого не выдал?
– Нет конечно.
– Отлично. На следующем собрании «Шестерки» сообщу всем о Лондоне и списках. Посмотрим, что они скажут.
– А ты-то, ты что скажешь?
– Совершенно согласен с тобой. Безопасность лаборатории превыше всего.
На собрании многие заговорили о Еврейском Легионе. Руководителям «Шестерки» тоже было известно о списках. Новый канал поставок оружия для Единого еврейского фронта всех воодушевил и взволновал. Оказалось, что назначен день встречи представителей основных еврейских организаций для решения вопроса о слиянии. Обсудили, проголосовали. И постановили на эту встречу делегатов не посылать. Не вступать в переговоры. Пусть остальные сочтут нас предателями и трусами. Мы не сомневались в собственной верности и правоте.
В июле пришли ужасные вести из Дранси. Депортация продолжалась нарастающими темпами. Услышав, сколько людей гибнет, я пришел в отчаяние. Лето обрушило на меня поток неожиданных бед и боли.
Вместе с тем и в лаборатории все шло отнюдь не так гладко, как мне бы хотелось. Мои кустарные приспособления для фотогравюры иногда давали сбои, так что приходилось постоянно чинить их и усовершенствовать. Что-то и вовсе не годилось, тогда поневоле я начинал заново, с нуля, по возможности спокойно и терпеливо. Не впадал в панику, не терял надежды. Но не мог смириться с тем, что времени на всех не хватало, подчас я не успевал подделать нужное количество документов и кого-то тем самым обрекал на смерть… Усталость росла с каждым днем, внимание рассеивалось, я все больше боялся допустить ошибку, стал нервным, дерганым, подозрительным. Паранойя измучила. Стоило выйти на улицу, казалось, что меня подстерегают, следят за каждым шагом. Я не мог избавиться от дурных предчувствий. Бесконечно бродил по кварталу, избавляясь от возможного «хвоста», не решаясь прямо идти на улицу Сен-Пэр. Вот тот прохожий – шпик, несомненно. А этот – переодетый полицейский. Знакомый букинист, мясник и булочник смотрели на меня косо. Явно доносчики! Та парочка на скамейке только делала вид, что целуется, на самом же деле наблюдала за мной в четыре глаза. В тревоге и страхе я все больше усложнял маршрут. Утомительные блуждания! Еще я здорово подорвал здоровье постоянной бессонницей и сухомяткой. Исхудал, ослабел, часто падал в обмороки. Самое худшее: правый глаз с некоторых пор начал непрерывно слезиться и гноиться, днем и ночью. По утрам я умывался не менее получаса, осторожно очищая слипшиеся ресницы. Мне было некогда показаться окулисту, но я был уверен, что глаз неуклонно слепнет… Для фальсификатора окриветь – страшнее всего, сама понимаешь.
В конце июля Выдра прибежал в лабораторию сам не свой от горя. Чудовищное известие ошеломило нас, едва не убило. Гестапо, нацистская сыскная полиция, арестовала всех руководителей Еврейской армии и Движением сионистской молодежи. Взяли также агентов голландской сети[18] и некоторых представителей Профсоюза рабочих-иммигрантов. Морис Кашу и Эрнест тоже оказались в застенках. Пресловутый «посланец Лондона», из-за которого мы поссорились месяц тому назад, устроил очередные переговоры, оказавшиеся ловушкой… Чутье не подвело меня. Пожертвовав дружбой, я все-таки спас две наши лаборатории и всех своих товарищей. Человек, представившийся Шарлем Порелем, британским связным, в действительности был немцем, подосланным абвером, нацистской секретной службой. Как ему удалось обмануть закаленных бойцов Сопротивления и заманить их в засаду, ума не приложу… Просто не верится…
Нам нанесли двойной удар. Все еврейские подпольные организации пострадали, кроме «Шестерки». Мы не знали, сможем ли устоять в одиночку, без содействия и руководства со стороны. Надеялись, что справимся. Но все-таки растерялись. Целеустремленности и самостоятельности подпольщикам не занимать, но долго ли мы продержимся?
А еще психическая атака. Я всегда считал Эрнеста и особенно Мориса Кашу абсолютно неуязвимыми, совершенными. Их арест сломил меня.
– Чего вы ждете? Бегите отсюда, прячьтесь! – приказал Выдра.
Голос предательски сорвался, стало очевидно, что он тоже растерян и напуган. Он так побледнел, что я заподозрил неладное и спросил:
– Ты не давал им адрес лаборатории?
– Нет конечно. А ты?
– Нет, ты же знаешь!
– Лучше перестраховаться. На три дня заляжем на дно. Осторожность не помешает.
Я поспешно запихнул в чемоданчик печати, бумаги, колбы с химическими реактивами. Вдруг лабораторию обыщут и разорят в наше отсутствие? В мастерскую фотогравюры на чердаке пансиона и возвращаться не стоило… Если за мной действительно следили, туда наведаются в первую очередь. Ее не спасти! На пороге Выдра вдруг обернулся, побледнел еще больше, прибавил мрачно:
– Это еще не всё…
Мы чувствовали, что он что-то скрывает.
– Морис Кашу умер под пытками…
Умер под пытками. Мой руководитель.
Позднее нам рассказали подробно об их аресте и допросах. В тюрьме Френ, как и повсюду, у стен были уши. Сторонники Сопротивления работали даже там. Я узнал, что задержанных жестоко избивали, топтали, пытали, хватали за волосы и держали под водой… Над Морисом Кашу издевались особенно. По вполне понятным причинам рассказчик не стал вдаваться в детали, сказал только:
– Он пережил страшнейшие унижения.
Я не смел и вообразить, что скрывалось за этим словосочетанием. «Страшнейшие унижения». Непредставимо. Немыслимо.
Дальнейшее описано без умолчаний. Гестаповцы передали арестованных абверу. Морис Кашу был практически мертв, его сознание помутилось. Понимая, что для следствия он абсолютно бесполезен, они напоследок сбросили несчастного в лестничный пролет на глазах у товарищей. В назидание. Пролетев шесть этажей, он разбился насмерть. Так завершились его страдания и героическое служение. Я до сих пор не оправился от потери.
Остальных оставили в тюрьме Френ, но перевели в камеру смертников. Я уверен, что никто из них даже под пытками никого не выдал, ни о чем не сообщил. Ни единое звено нашей сети не пострадало.
Прощаясь, мы условились:
– Встретимся здесь через три дня в тот же час.
Три дня простоя! Лучше не думать о последствиях, иначе чувство вины убило бы нас.
Я нащупал в кармане пару монет и стал искать укрытие. Спрятался на время в студенческом общежитии на улице Эшоде. Поначалу снял койку всего на одну ночь, поскольку багажа у меня не было и не хотелось привлекать внимание портье. В лабораторию ни за что нельзя возвращаться, ясное дело. Но поддерживать связь с другими подпольщиками все-таки стоило. Мы придумали очень простую систему: ежедневно в одиннадцать утра кто-нибудь из связных дежурил в городе, причем место встречи менялось в зависимости от дня недели. В понедельник перед Сорбонной, во вторник у собора Парижской Богоматери и так далее. Налаженное производство поддельных документов не могло прерваться на такой огромный срок. Я решил, что ни за что не пропущу завтрашнюю встречу. Получил ключ, поспешил в номер, немедленно
