Адольфо Камински, фальсификатор - Сара Камински
– Слушай, здорово я тебя провел в Дранси, а? И тупиц из научной комиссии обдурил. Видел бы ты морду Бруннера, когда я вручил ему достославное заключение специалистов по расовым вопросам. Читай!
Письмо было подписано именитым профессором Монтандоном. Научная комиссия после медицинского освидетельствования и углубленного анализа всех данных установила, что вышеназванный Эрнест Аппенцеллер действительно принадлежит к арийской расе по всем показателям, кроме одной досадной детали: отсутствия крайней плоти. Ее он утратил вследствие фимоза, так что евреем не является. Такой ему выдали сертификат. Верно, он всех обманул, меня в том числе. Я простодушно поверил в историю об операции. Еще удивительнее другое. К прошению о пересмотре своего дела Эрнест приложил безукоризненные свидетельства о рождении и о крещении… моей работы! Я кропотливо трудился над ними в лаборатории «Шестерки», не зная, что они предназначались Эрнесту! Нам было о чем поговорить. Кроме общих целей нас связывали мучительные воспоминания о Дранси, о бритых наголо людях, плакавших по ночам перед отправкой в лагеря смерти. Теперь мы сдружились еще крепче.
В конце концов я узнал правду. Эрнест – не просто еврей, он сын австрийского раввина, подпольщик с тринадцати лет, бывалый и заслуженный боец Сопротивления. Превосходный стрелок, не терявший хладнокровия ни при каких обстоятельствах, он быстро был замечен и продвинулся в подпольной иерархии. Ему поручали опаснейшие операции против нацистов. В данный момент он принадлежал к элитным частям французского Сопротивления, был одним из лучших снайперов, возглавлял боевой отряд, сам планировал и осуществлял нападения на немецкий генералитет. Еще он лучше всех заставлял доносчиков молчать. Непревзойденный мастер!
– Все очень просто. Стоит парочку устранить, – тут он показывал, будто стреляет в кого-то, – и остальные заткнутся. Не хотят ведь, чтоб их укокошили.
Мало-помалу раскатистый смех Эрнеста смолк. Мы опомнились, заметив, с каким недоумением наблюдает за нашей радостной встречей Морис Кашу, от чьих симпатических чернил я отвлекся. Вернулись к серьезному разговору. В искусстве подделки документов Эрнест не смыслил, поэтому угомонился, присмирел и только слушал нас с благоговением. Покуривал мирно трубку, пускал идеальные колечки дыма, складывая губы в форме «о». В спокойной обстановке Кашу продолжил экзамен на профессиональную пригодность.
– Водяные знаки подделать сможешь? А государственные печати? Способен удалить надпись с пожелтевшего документа так, чтобы не осталось светлого пятна? Умеешь «состарить» новенький?
Я отвечал «да» на каждый вопрос, хотя не всегда в точности представлял себе тонкости технологического процесса. Не сомневался, что в случае нужды соображу, придумаю что-нибудь, поломав голову над очередной трудностью. Я всегда справлялся. Нет ничего невозможного!
Гадал, к чему дотошный допрос. Был уверен, что это лишь вступление. Впереди более сложное ответственное задание. Действительно, через некоторое время Кашу глубоко задумался, опершись подбородком на сцепленные пальцы.
– Дело в том, что у нас возникли сложности со специалистом по фотогравюре. Поначалу он все выполнял безотказно и в срок, затем стал медлить, то и дело опаздывал, а теперь и вовсе отказался помогать нам. Мол, боится, как бы кто-нибудь из его подчиненных не донес в гестапо. Из-за него ряд акций Сопротивления под угрозой срыва. Ты все знаешь и все умеешь. Сможешь организовать отдельную лабораторию фотогравюры?
Я ровным счетом ничего не знал о фотогравюре. Однако не сомневался в своей способности схватывать все на лету и быстро обучаться. Поэтому я вновь ответил «да», поставив одно непременное условие: пусть прежний мастер ускоренным методом обучит меня своему ремеслу.
– Хорошо. Мой заместитель, Рене Польский, уговорит его и познакомит вас.
Итак, я шел обратно с тьмой поручений: подготовить новые бланки свидетельств о демобилизации (как всегда, большое количество в самый короткий срок) и ни много ни мало самостоятельно организовать с нуля лабораторию фотогравюры… А Морис Кашу, вполне довольный результатом наших переговоров, спокойно вернулся в Ниццу. Впрочем, его визиты в столицу участились, и через несколько месяцев он окончательно перебрался в Париж. Тогда мы по долгу службы стали видеться довольно часто.
В поисках пособий по фотогравюре первым делом я бросился на набережную Сены к букинистам. Один из них, окоченевший на весеннем ветру, продал мне два внушительных тома «Искусство фотографии» Л. П. Клерка. И с тех пор я с ними не расставался, перечитывал вновь и вновь.
На следующее утро постучался в двери лаборатории фотогравюры на улице Сен-Дени и спросил мсье Гумара.
– Пройдемте в мой кабинет, там и поговорим без помех, – шепнул тщедушный коротышка лет пятидесяти с крайне недовольным и испуганным видом.
Он потащил меня куда-то вглубь огромной мастерской со сложным внушительным оборудованием, где трудились более десяти человек. Заводской цех, да и только. Я успел заметить репродукционную установку с дуговыми лампами, офортные станки с широким талером между валами, шлифовальную машину. Кто-то наносил смесь бихромата и желатина на медную пластину, другой смывал с экспонированных пластин незасвеченный желатин теплой водой, третий помещал просушенные пластины в раствор хлорида железа для травления меди. Если Кашу ожидал, что я своими силами создам нечто подобное, не следовало мне его обнадеживать…
Между тем Гумар втолкнул меня в тесный чулан без окон и поспешно запер дверь на два оборота.
– Боюсь я своих работников, – едва слышно пожаловался он. – Тс-с! Ты их не знаешь. Эти душу бошам продадут за лишний кусок хлеба. Ладно, перейдем к делу. Мне сказали, ты мечтаешь освоить искусство фотогравюры. Нет, молодой человек, с наскока, дня за три, не выйдет. Я давно уже преподаю в Этьен, Высшей школе искусств и полиграфии. Три года студенты учатся у меня, три года проходят практику, а еще лет через десять, если есть талант, становятся мастерами. Есть у тебя в запасе лишние шестнадцать лет? Так я и думал! Не стать тебе гравером. Уж ты мне поверь.
– Я и не надеюсь стать настоящим мастером. Мне нужно всего лишь… освоить несколько простых операций. Зачем, не мне вам объяснять. К примеру, перенести изображение государственной печати.
– Тише ты. Сказал же, больше я им не помощник, слишком опасно. В мастерской одни доносчики, подглядывают, выспрашивают. Если печатаю ночью, могут заметить следы на валах станка. Повсюду предатели и шпионы. Ты сам на кого работаешь, Келлер?
– На НОД.
– Я-то сначала помогал «Гражданской и военной организации», но они связались с социалистами… Пришлось и мне к НОД примкнуть. С социалистами, представь! Они б еще евреев пригласили, чего мелочиться!
Говоря о евреях, Гумар скорчился, будто его сейчас стошнит. Уверен, мне не почудилось. Я понял, что Кашу неслучайно настойчиво повторял мне:
– Представьтесь агентом НОД, о «Шестерке» ни слова.
– А теперь со всеми разом покончил, баста! Говорил, и скажу еще раз: я вам не помощник! – продолжал Гумар, не давая мне опомниться и возмутиться.
– Что ж, очень жаль. Простите, мсье Гумар, что
