Император Наполеон - Николай Алексеевич Троицкий
Только на Святой Елене Наполеон рассказывал своему окружению о том, как и сколько раз в различных сражениях он был ранен и, случалось, лишь чудом избегал смерти. Так, он показал Лас-Казу глубокий шрам на левом бедре от удара английским штыком, в результате которого он едва не потерял ногу в 1793 г. под Тулоном. В том разговоре с Лас-Казом он заметил, что «люди вообще на удивление много говорят об исключительно счастливой судьбе, которая сохраняла его неуязвимым во множестве сражений»: «Они заблуждаются. Просто я всегда держал в тайне те случаи, когда подвергался серьёзной опасности». И он рассказал, что только за время осады Тулона под ним были убиты три лошади, а ещё несколько в боях Итальянской кампании и четыре — при осаде Сен-Жан д'Акра. Ранен он был после Тулона ещё дважды — осколками пушечных ядер в битвах при Регенсбурге и Ваграме (оба раза — в правую ногу), а в 1814 г., уже после сражения под Бриенном, с трудом отбился от неожиданно напавших на него казаков. «Самое замечательное в этом случае, — вспоминал Наполеон, — было то, что всё это произошло возле дерева, под которым я в возрасте 12-ти лет обычно сидел и читал «Освобождённый Иерусалим» в свободное от занятий в Бриеннской военной школе время»[2047].
Вообще в разговорах с Лас-Казом и другими на острове Святой Елены Наполеон был, как никогда, откровенен и не стеснялся признавать допущенные им в разное время просчёты и ошибки: например, после завоевания Египта ему следовало бы остаться на Востоке и «быть восточным императором, а не западным»; от нашествия на Россию он должен был отказаться, как только узнал, что Бернадот не будет ему помогать, а турецкий султан уже мирится с Россией; Пруссию после Йены и Ауэрштедта надо было стереть как самостоятельное государство с политической карты Европы. А вот что касается «испанской язвы», то Наполеон оправдывал свою идею цивилизовать Испанию и связать её всесторонне (экономически, социально, политически и даже династически) с Францией, но признал, что реализация этой идеи оказалась «аморальной» и не удалась ему главным образом из-за грубых и опрометчивых действий исполнителей его воли — Жозефа Бонапарта и Мюрата. «Безобразие испанского дела, — говорил он Лас-Казу, — видится во всей его отвратительной наготе, и никто теперь не вспомнит о величественности идеи и всех тех политических выгодах, которые я намерен был обеспечить для испанского народа. Однако последующие поколения превозносили бы его до небес, добейся я успеха»[2048].
В мемориале Святой Елены Наполеон оставил много колоритных характеристик своих современников — друзей и близких, соратников и врагов. Верных ему соратников (а таковыми они были почти все) император оценивал очень высоко — и в профессиональном, и в чисто человеческом (особенно нравственном) отношении. Мне уже приходилось в разной связи ссылаться на его отзывы о лучших военачальниках (Ланне, Даву, Сюше) и самых близких друзьях (Дюроке, Мюироне, Дезе). Вот ещё несколько примеров:
Главного хирурга Великой армии, всемирно знаменитого медика Д.Ж. Ларрея Наполеон считал «самым добродетельным человеком» из всех, кого он знал, и рассказал о нём такую историю. После битв при Лютцене и Бауцене в 1813 г. императору — в ответ на его запрос о раненых — доложили, что «подавляющее большинство из них получили ранение в руку, поскольку они сами наносили себе раны, чтобы избежать участия в военных действиях». Наполеон, по его признанию, «был потрясён этой информацией; он потребовал провести новую проверку, но она дала тот же результат». Император в отчаянии уже «решил наказать со всей строгостью тех, кто оказался настолько труслив, что готов был калечить себя». Однако Ларрей, «не желавший верить в это добровольное членовредительство, которое, по его мнению, было пятном на чести армии и нации», буквально восстал против такого решения императора, сам провёл тщательное расследование и доказал: «этих храбрых молодых людей подло оклеветали». При этом Ларрей представил доклад о результатах своего расследования. Ознакомившись с докладом, Наполеон сердечно пожал ему руку и сказал: «Счастлив тот монарх, кто имеет дело с такими людьми, как вы… Вам сообщат мои распоряжения». «В тот же вечер, — читаем об этом у Лас-Каза, — Ларрей получил от Наполеона его портрет, осыпанный бриллиантами, 6000 франков золотом и назначение ему государственной пенсии в размере 3000 франков помимо (так было сказано) всех других наград, на которые он будет иметь право по своему рангу и по службе»[2049].
Другое светило мировой науки, математик Г. Монж, по словам Наполеона, «мог бы считаться ужасным человеком», поскольку он во время революции «объявил с якобинской трибуны, что отдаст двух своих дочерей замуж за первых двух солдат, которых ранит неприятель», и что «другие должны последовать его примеру, а всех аристократов следует казнить и т.д. И при этом Монж был одним из самых кротких и безобидных людей на свете; он не смог бы зарезать курицу или даже вынести зрелища убийства птицы в его присутствии»[2050].
Среди тех, кого Наполеон в изгнании помянул особенно добрым словом, был и польский князь Ю. Понятовский, которого он сделал маршалом Франции. По словам Наполеона, «Понятовский был истинным королём Польши; он обладал всеми качествами, необходимыми для этого высокого поста»[2051].
О соратниках, предавших его, император вспоминал по-разному. Если хамелеона Фуше он просто (и брезгливо) заклеймил как «мерзавца всех цветов и оттенков»[2052], то о предательстве Мармона говорил с грустью, ибо этого человека он заботливо опекал и выдвигал чуть ли не с детства его: «Меня предал человек, которого я мог бы назвать своим сыном, своим отпрыском, делом моих рук»[2053].
Что касается Бернадота, которого, кстати, за его склонность к хвастовству звали Шарлем Жаном Шарлатаном (и Наполеон это знал), то о нём 7 августа 1816 г. император сказал Лас-Казу вполне определённо: «Бернадот стал той змеёй, которую я пригрел на своей груди»[2054], но в январе 1818 г. в разговоре с О'Мира высказался уже иначе, скорректировав свою точку зрения: «Бернадот отплатил мне неблагодарностью, так как именно я возвеличил его. Но я не могу сказать, что он предал меня: он в некотором роде переродился в шведа, и он никогда не обещал мне не совершать того, что он сделал. Я могу обвинить его в неблагодарности по отношению ко мне, но только не
