Сергей Витте - Воспоминания. Том 2

По поводу же войны с Японией Император со мной не говорил ни слова, избегая этого разговора, помня, конечно, что я ему передавал, через поверенного германского посольства в Петербурга Чирского, когда Германия захватила порть Kиo-Чао и тем, в известной мере, дала толчок всем дальнейшим событиям, кончившимся безумной и позорной войной с Японией.

После этого разговора я удалился в свое помещение, а погодя ко мне пришел министр двора и принес мне от Императора портрет Его Величества в золотой рамке с такой собственноручной надписью, в некотором роде исторической надписью "Portsmouth - Biorky - Rominten - Wilhelm Rex", и цепь ордена Красного Орла. 417 Надпись эта на портрете в трех словах резюмирует всю политику императора, к которой он стремился с тех пор, как наш Государь решил пойти на мирные переговоры с Японией до моего возвращения и прибытии в Роминтен.

Вильгельм после разговора со мною уже не сомневался, что дело его в шляпе - война ослабила Poccию и ему развязала руки с востока, теперь же Портсмут и Биорке послужат ему к успокоению, если не к возвеличению Германии при помощи России с запада. И все это без пролития капли крови и затраты хотя бы одного германского пфеннига. Но человек полагает, а Бог располагает.

Что же касается данной мне Императором Вильгельмом совершенно экстраординарной награды - орденской цепи, которая дается только царствующим особам или членам царствующих домов, то Император, решив мне дать орден, не мог мне дать другой, так как я уже имел высший орден германский - ленту Черного Орла. Такая экстраординарная награда со стороны германского Императора, вероятно, отчасти послужила побуждением для Государя вознаградить меня за Портсмут возведением в графское достоинство. Я спросил министра, когда я могу явиться к Императору благодарить его за оказанную мне милость. Министр мне ответил, что удобнее всего перед самым обедом. При этом он мне заметил, что, если я хочу доставить удовольствие Его Величеству, то он советует явиться к обеду, надевши пожалованную мне цепь. Я сказал, что это очень затруднительно сделать, так как, уезжая в Америку, я не взял с собою ни одного мундира и ни одного ордена, зная, что в Америке это не потребуется, а являться к коронованным особам в Европе не предполагал. В заключение мы условились, что я надену цепь на фрак, а министр доложит Императору, почему я являюсь не в форме и без орденов. Я так и явился к обеду во фраке с цепью и прежде всего благодарил Императора за необычайные награды.

Обедали мы в том же кружке, как и завтракали. После обеда перешли в соседнюю комнату. Молодая принцесса и флигель-адъютант удалились, остались их величества, граф Эйленбург, выше упомянутые бывший морской министр, генерал и министр двора. Все держали себя весьма непринужденно, расселись на креслах около столика, пили кофе, пиво и курили. Причем, вероятно, по заведенному в этих случаях в Роминтене обычаю, начали по очереди рассказывать различные смешные истории и анекдоты. Император больше 418 всех хохотал, причем меня поразили его отношения к графу Эйленбургу. Император не сидел на отдельном кресле, а на ручке кресла, на котором сидел Эйленбург, причем Его Величество правую руку держал на плечах графа, как бы его обнимая. Граф же Эйленбург держал себя менее всех принужденно, так что, если бы кто либо взглянул в эту комнату, не зная никого из там находящихся, и его бы спросили, кто именно из присутствующих германский Император, он, вероятно, прежде всего удивился бы такому вопросу, а если бы его уверили, что в числе присутствующих находится Император и настаивали бы, чтобы он указал его, то он скоре указал бы на графа Эйленбурга, нежели на Вильгельма. Обращение Императора с Эйленбургом дало мне полное основание поверить Эйленбургу, что он пользуется особой доверенностью Его Величества. Часов около 10 Император простился с присутствовавшими и все удалились.

На другой день, чтобы попасть на скорый поезд, идущий из Берлина в Петербург, я должен был выехать из Роминтена между 12 и часом дня. Я рано встал и вышел гулять. Все утро перед окнами дома играла и гуляла молодая принцесса. Когда я вернулся к себе, ко мне зашел министр двора и объявил, что Император будет завтракать ранее обыкновенного времени, так как он желает, чтобы я завтракал вместе с ними. Меня позвали завтракать в начале 12 часа.

Завтрак прошел очень оживленно. Вообще на меня произвела крайне благоприятное впечатление крайняя простота жизни Императора, и его, и в особенности ее величества крайняя простота и любезность в обращении. Император гораздо более обворожителен в частной жизни, нежели в официальной, когда у него является некоторая резкость в движениях и манерах, и чопорность, свойственная хорошему берлинскому гвардейскому офицеру. После завтрака я откланялся императрице и принцессе, простился со свитой и хотел откланяться Императору, но к моему удивлению Его Величество мне сказал, что он сам меня проводит до вокзала.

У подъезда нас ждал автомобиль Его Величества. Император сел рядом со мной, а впереди сел все тот же граф Эйленбург. Проезд до вокзала длился минут десять. Дорогой Император мне сказал, что я могу вполне довериться графу и что он знает о его разговорах со мной. Приехавши на станцию, Император вошел со мною на платформу и ожидал, покуда поезд не тронется. Я раскланялся с Его Величеством и вновь благодарил его за оказанные 419 мне милости и гостеприимство и уехал. На вокзале меня ожидал курьер нашего финансового агента в Берлине. Я взял клочок бумаги, написал маленькую записку французскому послу в Берлине, чтобы он дал знать Рувье, что дело о конференции улажено, и немедленно послал ее с сказанным курьером. (Когда через года два мне пришлось как то высказывать одному французскому деятелю, что в 1905 году я устранил столкновение между Францией и Германией из за Марокко, то деятель этот выразил сомнение в этом, поэтому я озаботился достать для моего архива документ, подтверждающий мой предыдущей рассказ. Достать мою записочку послу в Берлине не удалось, но мне удалось из архива министерства иностранных дел получить официальную копию моей записочки в том виде, как она была передана по телеграфу послом в Берлине президенту и министру иностранных дел Рувье.

Телеграмма была послана от моего имени из Берлина 28 сентября (нового стиля) 1905 года, значит тотчас же как только была получена моя записочка в Берлине и заключалась в следующем: "J'ai eu l'honneur de presenter a l'Empereur d'Allemagne mes explications sur les questions maroccaines et Sa Majeste a eu la bonte de me dire qu'Elle n'a pas l'intention de faire des difficultes au gouvernement francais et qu'Elle donnera a ce sujet ses ordres imperiaux".)

В Вержболове меня встретили весьма радушно. Все офицеры пограничной стражи местной бригады были на лицо. Пограничная стража, как войско, была создана мной, и я был первый шеф пограничной стражи. Я всегда чувствовал в себе военную струнку и любил заниматься военными вопросами. Произошло это оттого, что я родился на Кавказе и провел там все юношество до тех пор, покуда меня не повезли в университет, когда мне было 161/2 лет. Когда же я поступил в университет, я потерял отца, и вышедши из университета, я все время был под нравственным влиянием моего дяди, известного военного и политического писателя, боевого военного генерала, Ростислава Андреевича Фадеева.