Моя последняя любовь. Философия искушения - Джакомо Казанова
– Это еще лучше. Если будете проезжать через Берлин на обратном пути, расскажете об этой стране. Прощайте.
Путешествие в Россию
1765 год
По выезде из Берлина у меня было двести дукатов, деньги для путешествия вполне достаточные. Однако в Данциге я имел неосторожность проиграть часть означенной суммы и вследствие сего оказался вынужденным нигде не останавливаться. Благодаря рекомендательному письму, я мог засвидетельствовать свое почтение губернатору Кенигсберга фельдмаршалу Левальду, который в свою очередь снабдил меня письмом к г-ну Воейкову в Риге. До того я ехал в почтовых каретах, но теперь, подъезжая к Российской Империи, почувствовал, что лучше придать себе вид вельможи, и нанял четырехместную карету с шестеркой лошадей. На границе какой-то неизвестный остановил меня и потребовал плату за право ввоза товаров. Я ответствовал ему, как греческий философ (увы, это была истинная правда!): «Все мое ношу с собой». Тем не менее он настоятельно требовал осмотреть мои чемоданы. Я велел кучеру гнать лошадей, но неизвестный сумел удержать их. Возница, вообразивший, что перед ним таможенник, не посмел препятствовать ему. Я тотчас выпрыгнул из кареты с пистолетом в одной руке и с тростью в другой. Незнакомец угадал мои намерения и пустился прочь со всех ног. Меня сопровождал слуга-лотарингец, который во время всего спора даже не шевельнулся, несмотря на мои настоятельнейшие призывы. Увидев, что дело окончено, он сказал мне: «Я хотел оставить для вас всю честь одержанной победы».
При въезде в Митаву я произвел некоторый эффект – меня почтительно приветствовали хозяева постоялых дворов, приглашая остановиться у них. Кучер, однако, сразу повез меня к прекрасной гостинице, расположенной прямо перед замком. Расплатившись с ним, я остался обладателем трех дукатов!
На следующий день рано утром отправился я к г-ну Кайзерлингу с письмом барона Триделя. Мадам Кайзерлинг оставила меня завтракать. Подававшая нам шоколад молодая полячка была изумительно красива, и я неотрывно наслаждался ликом сей мадонны, которая с опущенными глазами стояла возле моего стула. Внезапно меня пронзила мысль, по меньшей мере странная для моего положения. Я достал из жилета свои последние три дуката и, когда отдавал красавице чашку, незаметно положил их на блюдце. После завтрака канцлер оставил нас на некоторое время и, вернувшись, сказал мне, что был у герцогини Курляндской, которая приглашает меня на бал, имеющий быть в тот же вечер. Приглашение сие заставило меня содрогнуться, и я вежливо отклонил его, сославшись на отсутствие зимних нарядов.
Когда я вернулся к себе в гостиницу, хозяйка сказала, что моего возвращения дожидается камергер Ее Светлости. Это лицо имело поручение сообщить мне, что бал Ее Высочества будет балом масок, и я легко найду все необходимое у торговцев города. Он добавил, что сначала бал предполагался костюмированным, но сейчас приглашения исправляются, поскольку накануне прибыл знатный иностранец, еще не получивший своего багажа. Камергер удалился, рассыпавшись в любезностях.
Положение было невеселым: как я мог не явиться на бал, приготовления к коему были изменены ради одного меня! Я изводился, стараясь найти какой-нибудь выход, когда пришел антиквар-израильтянин с предложением обменять мои золотые фредерики на дукаты.
– У меня нет ни одного фредерика.
– Но, по крайней мере, у вас найдется несколько флоринов?
– Их у меня ровно столько же.
– Как мне сказали, вы едете из Англии. Может быть, у вас есть гинеи?
– Нет, только дукаты.
– А их-то, конечно, у вас круглая сумма?
Эти слова были произнесены с улыбкой, и сначала я подумал, что ему известно истинное состояние моего кошелька, но он тут же продолжал:
– Я знаю, вы с легкостью сорите ими, и по вашему образу жизни вам все равно не хватит здесь нескольких сотен. Мне же необходимы четыреста рублей. Если вы согласитесь написать вексель на Петербург, то получите от меня двести дукатов.
Предложение его было тут же принято, и я подписал вексель на банкира-грека Деметрио Попандопуло. Доверчивость сего еврея проистекала единственно из трех монет, подаренных мною молодой камеристке. Добывание денег – это и самое легкое, и самое трудное на свете дело. Все зависит от вашей ловкости и каприза фортуны. Если бы не моя гасконада, я остался бы без гроша.
Вечером г-н Кайзерлинг представил меня герцогине, супруге знаменитого Бирона, бывшего фаворитом императрицы Анны. Сам он был плешивый и уже сильно сгорбившийся старик. Но при более внимательном взгляде сразу бросалось в глаза, что прежде он был весьма хорош собой. Танцы продолжались до самого утра. Присутствовало множество красивых женщин, и я надеялся, что во время ужина смогу выразить одной из них свое восхищение. Однако же намерения мои не осуществились. Герцогиня предложила мне руку, и я оказался единственным мужчиной за столом на двенадцать персон. Все остальные были заняты вдовствующими матронами. Через несколько дней я покинул Митаву, вооруженный рекомендательными письмами к Карлу Бирону, находившемуся тогда в Риге. Курляндский герцог любезно предоставил мне одну из своих карет, чтобы я мог доехать до этого города. Перед отъездом он спросил меня, что мне будет приятнее получить в подарок: украшение с драгоценностями или его стоимость наличными. Я выбрал последнее, и это составило четыреста талеров.
В Риге герцог Карл принял меня с величайшей предупредительностью и открыл свой стол и кошелек. О квартире речи не было, ибо он сам довольствовался весьма тесными апартаментами, но зато устроил меня в отменно удобном месте. В первый же раз, обедая у герцога, я встретил Кампиони, балетмейстера, о котором читатель несомненно помнит. В отношении ума и манер этот человек был много выше своего положения. Остальное общество составляли: некий барон Сент-Элен, уроженец Савойи, игрок и развратник; его жена, перезрелая красавица; адъютант и юная нимфа двадцати лет, сидевшая всегда по левую руку от герцога. Эту даму не покидало грустное и меланхолическое настроение, она ничего не ела и пила только воду. По сделанному мне Кампиони знаку я понял, что это любовница герцога. После обеда Кампиони привел меня к себе домой и представил своему семейству: со времени нашей последней встречи он снова женился. Его супруга-англичанка оказалась весьма недурна собой, но совершенно затмевалась его дочерью, свежим бутончиком тринадцати лет, коей можно было дать и все восемнадцать. Мы отправились вместе с дамами на променад, и Кампиони рассказал мне:
– Я живу с этой женщиной уже десять лет, а Бетти, которая вам так понравилась, совсем не моя дочь.
– Что же сделалось с детьми вашей первой супруги?
– Они занимаются тем же, чем и я, – танцуют. Правда, в моем возрасте это
