Виктор Астафьев - Нет мне ответа...Эпистолярный дневник 1952-2001
Ну ладно, хрен с ними со всеми. Устал я от нашей действительности и от вождей мирового пролетариата, сплошь выдающихся и скромных. Не веришь почитай речи тех рож, которые и сейчас озаряют светом своих невинных глаз кремлёвские президиумы и трибуны, а лучше всего вспомни отцов наших - Маркова и Михалкова. Во достойные сыны своего времени! Глядя на них и слушая их, часто я повторяю про себя и вслух: «Так нам, проблядям, и надо!»
Книгу твою прочёл, и с удовольствием. Особенно рассказы. Вероятно, ты, как и все мы, слишком эмоциональные люди, зажигающиеся накоротко да ярко, всё же не романист и даже не повествователь. Роман твой — это всё те же рассказы, наброски, этюды, обрывки из отрывков, плохо, а то и никак между собой не соединённые. Сваленные вместе, они напоминают литературный капустник, в котором даже я, очень медленно и внимательно читающий книги, совсем заблудился, запутался, как тот герой в рассказе «По ягоды». Великолепном, кстати, рассказе, который покажется скучным горожанам, а меня вогнал в остолбенение, ибо я блудил, бывало, у поскотины, слыша собак и нюхая дым из бань.
Снова с удовольствием прочёл о двухголовом, всё о медведях, понравилось мне и про то, как детки ребёночка сделали и на лестнице его оставили. Быть может, он несколько бесстрастен и, наверное, от этой бесстрастной обыденности ещё более страшный, но я бы так не смог, непременно заорал бы, затопал сапогами, рубаху бы на груди порвал, а потом Марья б чинила рубаху-то.
Сама Марья сейчас в Коктебеле с Витькой, но сегодня, раньше на неделю, возвращается, хотя собиралась год и трепала себе и мне нервы очень сильно, да, видно, жирующих жидов не выдержала. Я их нынче более двух собравшихся вместе уже совсем не переношу, как, впрочем, и хохлацкого отброса, заполонившего матушку-Сибирь. Ну, что тебе ещё о книге? Да ничего. Сам не маленький, всё знаешь. Письмо яркое, уверенное, русское. Прыти молодой и самоуверенности особой я не обнаружил, провалов нет. Быть может, есть рассказы, которые и писать и печатать было необязательно, но они есть у всех у нас — это ведь тоже груз, и он тоже требует разгрузки и ослобонения.
Желаю тебе доброго здоровья и работы по душе. Я тоже работаю, и много. Раньше с обострениями пневмонии лежал, сейчас сажусь за стол — сроки жизни поджимают. Конечно, работать при воспалении, когда болит голова, немеют руки и мёрзнут ноги, не очень способно, но раз прежде много времени провёл в пустой болтовне, махании руками, в гоготе, роготе, а потом в пьянке, надо сейчас восполнять утерянное. По причине лёгких не ездил в Пензу и на юбилейный пленум и не скоро соберусь, наверное, в вояж.
Обнимаю, Виктор. Привет Майе.
12 июля 1985 г.
(В.К.Курбатову)
Дорогой Валентин! Да, я в Овсянке, с 15 июня, тогда как раньше приезжал к 9 мая. Не было у нас весны, лета тоже нет, ни у нас, ни у вас, и на всей планете беда за бедой, главная из них — в Канаде всё сгорело а Канада кормит полмира и нас тоже, с нашим передовым сельским хозяйством. Давно на Руси голода не было, так кабы он нас, да нас-то что, мы полупривычны, дитёв наших и особо внуков, побрасывающих хлебушек от невежестваа и сытости, врасплох не захватил бы.
Не знаю, писал ли я тебе после Болгарии, но перед нею писал, знаю, целое письмо. Ответил на все письма, лежавшие на столе, чтобы иметь моральное право на отдых, но по приезде из Болгарии в холод и снег начал болеть лёгкими, обострение за обострением, и до се не очухался. Вот, избывая очередное, седьмое по счёту подряд обострение, наелся антибиотиков, и хватанул меня такой приступ печени, а я в деревне один, так добрые люди воды подавали, горчичники ставили и кормили, да и варят мне до сих пор. Жена, дочь и внуки в городе.
Жена с внуком ездила в Коктебель. Я ж не езжу в дома творчества из-за, евреев, тобою любимых, не могу их больше двух видеть, а уж выносить их праздно-утомлённый, аристократически-вальяжный вид и слушать умственные разговоры и подавно.
Так вот, моя Марья круги пускала на всю Россию, всех задёргала, и не успел я от неё отдышаться, как она явилась из Крыму, да ещё с видом обиженной святой богоматери. Я её не мог встретить — работал в деревне, и нельзя мне было в сырую погоду ехать в холодный панельный городской дом. А она в последние годы шибко всерьёз начала принимать слова в свой адрес о своей исключительности, сделалась видом и характером похожа на свою маму, которая, всю жизнь болея, последние годы не ела, а круглосуточно жевала своего мужа, чудесного, безответного и забитого мужика — Семёна Агафоновича. Я её, грешник, терпеть не мог и не хоронил даже, был как раз в Кудымкаре, и не приехал на похороны. Пережила она, больная, едва дышащая, ханжеством набитая, мужа своего на 14 лет! И вот моя все повадки, все ужимки, всю «картинку» на старости лет с мамы сняла: перестала варить, ладом делать, штопать толком, печатать ей сделалось некогда, с людьми здоровается по выбору, может и совсем не поздороваться, суждения обо всех и обо всём имеет только крайние, а в первую голову, конечно, обо мне.
И вот явившись из Крыма, поджала губы, насупила обиженное лико с носиком своим — не то сердится, что не встретил, не то знает что-то про меня предосудительное — это давняя её метода делать меня виноватым. А я по слабости характера (а больше из принципа: от говна подальше — здоровью легче) и вспомню вины свои: то выпил, то сказал не то, то пообщался не с теми и не так... Но выпивать я не могу уже давно, людей она от дому отпугнула высокомерием своим, а где и хамством. Из-за непогоды работал все последние дни, как колхозная лошадь. Один только раз съездил на рыбалку. Детей и внуков не обижал, терпел, а они, милые, ох как бойки и разбалованы, только и слышишь вопли за стеной. Вот я и не стал заискивать перед женой, хвалить её за находчивость, что бросила Крым и осчастливила нас ранним появлением, и, коли она не разговаривает со мной, я тоже позволил себе подобную ответную акцию — забрали детей, манатки, уехали в город. Я полсуток проспал, умиротворённый тишиной, и взялся работать. Сделал роман, аж на 6 листов, и вот завершил вчера третий, основной на него заход [речь о романе «Печальный детектив». — Сост.]. Будет ещё работа, и немалая, но уж не главная. Роман этот я вынул из заброшенной рукописи, вещь странная, самому мне непонятная, зачем и что я написал — сам не знаю, кто его будет читать — вовсе не ведаю.
В «Новом мире» набрали два новых рассказа, безобидненьких в сравнении с романом, но так их «отредактировали», что я вынужден был просить второй рассказ снять — одна от него шкурка осталась. Они мне в ответ упрёк: как, мол, так, мы всё согласовали с Вами, мы хорошие, а хитрые ж все, бляди, стали, спасу нет! Звонили без конца, согласовывая обороты, слова, даже слово «капалуха», и меня умилило: во работают с автором. А от текста осталось – хер, да и тот с соломинку толщиной...
