На Волховском и Карельском фронтах. Дневники лейтенанта. 1941–1944 гг. - Андрей Владимирович Николаев
12 августа. В швейной мастерской нашего полка мне наконец-то сшили новую фуражку взамен той, которую рассекло осколком в бою у высоты 43,8, около круглого камня, 26 июня.
13 августа. Событие чрезвычайной важности: на должность заместителя командира полка по строевой части прибыл майор Куштейко. Он оказался человеком, дожившим до солидного возраста и ни на что не способным – ни на какое самостоятельное и ответственное дело. К чему бы он ни прикасался, он мог только все испортить, изгадить, расстроить и разорить. До войны майор Куштейко служил в конной артиллерии. Не отличался ни образованием, ни умом. О том, чем занимался в первые годы войны, распространяться не любил. Плотного сложения, ленивый и сластолюбивый, он сразил всех присутствующих первой фразой, исторгнутой из его чрева: «Снасиловать усих баб на земном шару невозможно. Но стремиться к тому нэобходымо!» Так и прилипла эта фраза к майору Куштейко, подобно клейму или «удостоверению личности».
15 августа. Наш штаб на мызе Тали посетил заезжий фотограф из политотдела армии. И я попросил его сфотографировать меня вместе с Павликом Серединым, вернувшимся из госпиталя, на фоне озера Лейтимо-ярви. Бороду и усы, по такому случаю, пришлось сбрить. Фотографический снимок – это большая редкость. Фотографии изготовляются маленькие и блеклые. И каждый, естественно, рассчитывает выглядеть, как выражаются, «в лучшем виде».
16 августа. Который день майор Куштейко торчит на нашем НП. Балагурит с Ефимом Лищенко или спит в «пещере». Как я понял, «подальше от начальства». У молодых лейтенантов в полку Куштейко не пользуется совершенно никаким авторитетом. Они охотно с ним балагурят, обращаются запанибрата, а приказаний его никогда не выполняют, если не видят, что исходят они от командира полка или начальника штаба.
Сразу же по прибытии в полк майор Куштейко избрал предметом своей страсти носатую и косолапую, толстозадую и грудастую Вальку Соловьеву – младшего лейтенанта медицинской службы и фармацевта полковой санчасти. Он тотчас обосновался в помещении «аптеки». А нажравшись казенного спирта, начинал буянить и лупить бедную Вальку.
– Ничего, – успокаивает нас майор Шаблий, и тонкий рот его кривится в усмешке, – в жизни и не такое еще случается.
Перед Куриленко и Князевым майор Куштейко демонстрировал семейные фотографии с женой и детьми. Хвастал своим старшим сыном-суворовцем. И отправлял большую часть своего оклада по аттестату жене.
– Мужик, потому и есть мужик, – говорил майор Куштейко молодым ребятам – лейтенантам и солдатам, – шо баба его содержить. Я таки могу зараз обслужить с десяток – пусть тильки харч да водку ставлють.
17 августа. Придя утром на НП и обнаружив в «пещере» пьяного Куштейко, я вдруг ощутил, как изнутри меня начало душить непонятное чувство отчаяния, ненависти и тоски. Схватив пистолет и поставив цинковый ящик с патронами, я стал палить из пистолета в консервную банку. Мною овладело какое-то бешеное остервенение. Но в то же время я чувствовал, как с каждым выстрелом, с каждой новой дыркой в банке из души выходит что-то мерзкое и противное. Я стрелял, пока не заныла раненая рука.
На звук выстрелов прибежал Мишка Ветров:
– Что случилось? Где лейтенант?
– Лейтенант? – спокойно переспрашивает Ефим Лищенко. – А вин биса тешить.
Я не выдержал и тут же расхохотался. Мишка стал уверять меня, что я своей стрельбой всполошил всю передовую.
Куштейки в «пещере» уже не было. Я пригласил туда Мишку Ветрова. Достал трофейную флягу и разлил по кружкам содержимое военторговской «Московской». Выпили, закусили и, как говорят, «пришли в себя».
19 августа. Прошедшие дни финны вели себя настолько тихо и спокойно, что кое-кто уже начал было пренебрегать опасностью, забыв, что мы все-таки в обороне и что война еще не окончена.
24 августа. Ночи становятся на редкость холодными. Да и днем порой не вылезаешь из телогрейки. Ввиду этого приходится думать о том, каким образом оборудовать стабильное и стационарное жилье на нашем наблюдательном пункте. «Пещера» наша не способна уже выдерживать ни наступающих холодов с утренними заморозками, ни суровой осенней погоды вообще. Оборона принимает затяжной характер, и не исключается зимовка в этих самых краях. Все это вынуждает нас думать о строительстве более прочного утепленного и основательного помещения для всей оперативной группы наблюдательного пункта полка. Если грунт не позволит углубиться на положенную величину, то блиндаж можно будет рубить «с наростом», по опыту Волховского фронта, благо камней для бута здесь более чем достаточно.
Блиндаж заложили просторный и достаточно глубокий. На сруб отбирали качественный строительный лес. Устав бездельничать, солдаты работают с радостным подъемом, в свое удовольствие. Внутренность землянки обшили лакированной вагонкой, ободранной со стен ближайших хуторов. Пол выстлали шпунтованными досками. Смотровую щель в колодце наблюдения застеклили. И все это закамуфлировали таким образом, что даже с близкого расстояния трудно распознать, что именно в этом месте расположено военно-инженерное сооружение.
31 августа. Блиндаж нашего полкового наблюдательного пункта почти готов. Остались какие-то мелочи. На НП были Лищенко, Логинов, Квасков и Поповкин. Пришел Мишка Ветров с Ярцевым. И мы решили отпраздновать новоселье. Выпили по сто пятьдесят военторговской. Закусили консервами из офицерского доппайка и стали слушать прибаутки и песни нашего несравненного Ефима Сидоровича. Заснули достаточно поздно.
1 сентября. Проснулись мы от непонятного шума. Время восьмой час. По нашим меркам – время позднее. Погода великолепная, безоблачная. Гладь озера не колышется. И вдруг мы слышим доносящийся от финнов, усиленный рупором, голос, кричавший на ломаном русском языке: «Русека сол-дать! Стрелят нэ надо! Скора мир – война конец!»
Мы слушали и не верили своим глазам и ушам. Что делать? Позвонил в штаб полка. Там обещали доложить наверх.
2 сентября. Едва успели позавтракать, как на передовой появились Куриленко, Князев и Кузнецов – «Три К» в полном составе. К слову сказать, за все то время, что мы занимаем оборону по берегу озера Сало-ярви, Куриленко впервые удостоил нас своим посещением. Он шел по тропе через лес косолапой, медвежьей походкой, сбычив голову и подозрительно оглядываясь по сторонам. За ним семенил близорукий Князев, и замыкал шествие Николай Кузнецов. Увидя их, я скрылся во избежание официального доклада и рапорта. Однако до меня доносились отдельные реплики нашего косноязычного замполита о том, что «необходимо сохранять бдительность», что «советский воин не должон поддаваться на происки врагов и провокаторов» и что финнам, «которые кричат о мире», мы должны отвечать «ненавистью лютой» и «огнем своих батарей».
Накричавшись, Куриленко, в
