На Волховском и Карельском фронтах. Дневники лейтенанта. 1941–1944 гг. - Андрей Владимирович Николаев
25 июля. «Кабинет мой на втором этаже, – записываю я себе на память, – тут я и работаю и сплю: много приходится чертить и рисовать». Во всю стену висит пейзажная панорама противоположного берега Сало-ярви с обозначением предполагаемых и точно разведанных огневых точек противника. Иногда Шаблий приводит кого-либо из начальства или гостей полюбопытствовать на столь оригинальный «военный документ».
По соседству живут Куриленко, Князев и Кузнецов. За исключением Николая, соседство малоприятное. А Николай частенько заходит ко мне «отдохнуть душою» и «перемыть кости» своим политопекунам. В угловой комнате, отдельной от всех, расположился начальник особого отдела контрразведки полка капитан Огибин – молчаливый, замкнутый, необщительный человек. Не единожды ограждавший меня лично от наветов и доносов ревнивых блюстителей политической бдительности.
26 июля. Получен приказ о переподчинении нас командующему артиллерией 59-й армии генералу Дорофееву. Надев парадный костюм и вычистив до блеска сапоги, майор Шаблий отправляется в Выборг для представления новому начальству. Я сопровождаю его в качестве адъютанта. На нашей старенькой эмке добираемся мы до Выборга.
Штаб артиллерии 59-й армии размещается в огромном административном здании серого камня в центре города. Величественные кабинеты, дубовые двери, резная мебель, кожаные диваны и кресла, зеркальные книжные шкафы во всю стену.
Генерал Дорофеев, плотный, коренастый сангвиник, при первых же словах майора Шаблия вышел из за стола и, замахав руками, громко сказал:
– Стой, стой. Не говори. Дай-ка мне самому на тебя посмотреть. Тридцать восьмого года выпуска, пятая батарея, курсант Федор Шаблий. А!
– Так точно, товарищ генерал. Курсант пятой батареи 1-го Киевского артиллерийского училища Федор Шаблий, ныне командир 534-го Выборгского минометного полка.
– Узнал! – радовался генерал. – Молодец какой. Полком командуешь. Вот, товарищи, – обращается генерал Дорофеев к присутствующим, – мой, мой выпускник! А теперь майор, командир полка. Рад за тебя, очень рад видеть тебя, Шаблий. Потешил ты меня, старика.
К слову сказать, генерал Дорофеев не был стариком. Но мы были слишком молодыми, чтобы не видеть разницы в годах и опыте генерала.
В полк Шаблий возвращался в прекрасном настроении: из подчинения Михалкину попасть в подчинение Дорофеева – можно ли желать лучшего?!
1 августа. В мое отсутствие Авениру Герасимову оторвало ступню ноги противопехотной миной. Его сразу же эвакуировали в госпиталь. И нам с Мишей Заблоцким так более и не пришлось повидаться с человеком, с которым нас связывала искренняя военная дружба.
Случай с Герасимовым заставил всех нас насторожиться и принять соответствующие меры безопасности. Дело в том, что в период боев за железнодорожную станцию Тали финны минировали большие площади на участках, наиболее опасных для прорыва, деревянными противопехотными минами, недоступными для обнаружения магнитными миноискателями. И вот теперь, идя по обочине дороги или по лесу, приходится быть очень внимательным, чтобы ненароком не наступить на сюрприз и не остаться без ноги, подобно Авениру Герасимову.
4 августа. Запись в дневнике: «Жизнь течет нудно и однообразно. Сегодня, как вчера. А завтра, как сегодня. Это не жизнь, а тоска».
9 августа. Бурная северная погода. Несколько раз принимался дождь. Сильный ветер гонит громады тяжелых облаков, расчищая прозрачно-синее холодное небо, и солнце играет на мокрой и густой зелени леса.
В наглухо застегнутой телогрейке я иду по скользкой глинистой дороге на наш НП. Сопровождает меня Шуркин – хитроватый, ловкий и ленивый парень, все из тех же мальчишек-курян. Хорошо, конечно, спать на пружинном матраце, в натопленной, теплой комнате. Но сегодня утром я вдосталь наслушался «проповеди» нашего косноязычного блюстителя «политической нравственности» и предпочел удалиться в свою «пещеру» и ночевать там на хвое и папоротнике, вповалку с солдатами, вдали от «партийно-идеологического руководства» товарищей Куриленки и Князева.
Плещется синими, ледяными волнами озеро Сало-ярви – красоты это озеро необыкновенной. Очевидно, только по таким берегам таких озер и могли селиться наши монахи-отшельники, бежавшие от суеты мирской, от власти княжеской, от злой татарской неволи.
Тихо и спокойно на той стороне озера, часами можно смотреть в бинокль и ничего не увидеть. Редко-редко мелькнет в прибрежных камышах серо-голубая каскетка финна и тотчас скроется из виду. С наблюдательной точки на дереве хорошо просматриваются дали, не скрытые лесом. Там тылы финские и большее оживление. Но это так – для регистрации в журнале, сведения, непосредственно для нас, никакой ценности не представляющие. Финны ведут себя на редкость тихо – на передовой ни единого выстрела. Исключение составляют ежедневные артиллерийские и минометные профилактики, которым подвергаются, главным образом, районы огневых позиций наших артиллерийских и минометных батарей.
10 августа. Как уже было сказано, в пятистах метрах от хутора Талимюлля располагались боевые порядки гаубичного полка шестидюймового калибра, которые за последние дни финны стали обстреливать с завидной настойчивостью. Над нашим штабом нависла непосредственная угроза. Шальные снаряды, перелеты, недолеты, уклоны вправо-влево могли запросто накрыть нас. Оставаться тут становилось небезопасно, да и не имело никакого смысла. И командир полка дает команду: перевести штаб полка и батарею управления на мызу Тали, стоявшую на берегу небольшого и очень красивого озера Лейтимо-ярви. С точки зрения жилья мы ничего не выиграли, не выгадали, а в отношении расстояния до НП даже проиграли, так как теперь оно составляло без малого семь километров. Зато мы получили в свое распоряжение великолепную финскую баню.
Мне отведена небольшая комната на первом этаже, пройти в которую можно только лишь через помещение, где разместили солдат батареи управления. Тут стоят сколоченные из досок нары, пахнет махрой и потом. Вечерами шумно. Зато есть гарантия, что ни Куриленко, ни Князев не подойдут незаметно к двери, не прокрадутся, не станут подслушивать, чтобы затем накатать «телегу» в особый отдел контрразведки.
11 августа. Дверь комнаты отворилась, и на пороге остановилась фигура капитана в довоенной серого коверкота гимнастерке, синих галифе и хромовых сапогах. Капитан поставил на пол чемодан, не спеша опустил вещевой мешок, окинул взглядом комнату, улыбнулся какой-то очень застенчивой и даже безвольной улыбкой и представился:
– Капитан Микулин, Николай, начальник связи полка. Будем знакомы. Ты и есть начальник разведки? Здесь, что ли, койку ставить? – И он указал на пустующий угол у окна.
Солдаты внесли кровать, и капитан, сев на нее, смотрел на меня и улыбался. Как выяснилось, ему тридцать шесть лет, он кадровый командир довоенной службы. Выражение глаз какое-то доброе и страдательное, со слезою – такое выражение бывает у людей, склонных к запоям. Густая шевелюра с проседью и очень короткие пальцы рук. Микулин достал
