Валентин Левицкий - На Кавказском фронте Первой мировой. Воспоминания капитана 155-го пехотного Кубинского полка.1914–1917

– Стрелять не умеете, мерзавцы! – крикнул он на них. Доблесть полковника Демяника произвела на всех сильное впечатление. При наступившей тишине полковник повернул коня и, пойдя тем же галопом, исчез за поворотом дороги в направлении Чорса.

В командование нашим полком вступил герой Далан-Геза славный бакинец полковник Даниель-Бек Пирумов.[255]

Образовавшиеся при частях комитеты своей деятельностью не нарушили главных основ быта и существования армии. Они не оказались проводниками идей создавшегося в Петрограде Совета солдатских и рабочих депутатов, который, в сущности, являлся не чем иным, как претендентом на власть и центром разложения всей армии. Как я уже заметил, в силу условий прифронтовой жизни войск, а отчасти и боевой спайки офицеров и солдат, комитеты в общем правильно поняли свою задачу. Их деятельность касалась лишь хозяйственной части, и в этой области они оказались даже полезными. Первоначально в комитеты выбирали людей, облеченных доверием солдатских масс. Я помню первый комитет моей пулеметной команды, куда попали, безусловно, лучшие люди.

Пущенные в полку ложные слухи о том, что офицерами при хозяйственной части получалось довольствие в неограниченном размере, были опровергнуты полковым комитетом. Комиссия, назначенная для проверки отчетности по хозяйственной части, состоявшая из самих солдат, нашла, что нескольким офицерским семьям, живущим в Сарыкамыше, выдавались пайки, за что с них производилась, согласно правилам, соответствующая денежная удержка. После этого случая доверие к офицерам еще больше возросло. С внешней стороны казалось, что кризис государственного переворота начал в армии проходить. К сожалению, это затишье оказалось прологом к приближавшейся российской катастрофе. Разраставшаяся анархия, неутомимая и, признаться, систематическая работа в тылу большевиков начали проникать на фронт. Нас усиленно начинают посещать агитаторы всех оттенков красного цвета. Первые из них не отличались ни способностями, ни силой внушения. Видно было, что судьба выбросила их на эти роли совершенно случайно.

Так, первым проводником культа новой жизни у нас в полку оказался прибывший матрос Черноморского флота. Это был детина в косую сажень с приятным лицом. По существу, он ничего не сказал людям. В продолжение нескольких минут он проклинал деспотизм дома Романовых. В чем состоял этот деспотизм, он, по всей вероятности, сам мало отдавал отчет.

Его бесконечное повторение фразы «триста лет пили нашу кровушку», очевидно, кому-то стало невтерпеж, и тот заметил:

– Не видать по твоему лицу, что у тебя высосали кровушку.

Это замечание вызвало общий смех слушателей, а в то же время и гнев говорившего.

– Брось, товарищ, буржуазную привычку перебивать оратора! – закричал матрос. И тут же, к удивлению всех, обрушился почему-то всей силой морского лексикона на монахов.

– А почему вы к нам приехали? – спросил кто-то.

– Как почему, – обиделся матрос. – На нас-то теперь все держится. Мы командуем, а не буржуи. Да здравствует Красный флот и Красная армия! – закончил матрос речь.

Приехавший вслед за ним рабочий из Бакинских нефтяных заводов на нас произвел другое, выгодное впечатление. В нем оказались и ум, и воспитанность, и скромность, так свойственные хорошему русскому человеку. Приехав, он прежде всего представился командиру полка и попросил у него разрешения поговорить с представителями полка. В его разумных словах проглядывало опасение за развивавшуюся в тылу анархию, становившуюся опасной и для России, и для революции. Как разумный человек, он призывал всех к спокойствию и к повиновению, называя всякого рода нарушения воинской дисциплины изменой народному делу.

Но вскоре все эти безвредные пропагандисты были заменены искусными мастерами агитации, явно опасными для существования самой армии.

Это были уже открытые агенты большевиков, стремившихся к разложению армии, к заключению мира, хотя бы самого позорного, во имя осуществления фантастичных и кровавых целей. Своих многочисленных агентов они вербовали главным образом из рабочих масс, матросов и из солдат, заполнивших тыл под видом участников всевозможных съездов и т. п. Кроме того, в действующих частях нашлось достаточно горючего материала для восприятия этого нового и гибельного учения.

Лично я был уверен, что своих агентов большевики имели в частях еще задолго до революции. Их работа началась везде и всюду в одно и то же время и велась по одной и той же программе. Возгласы «бросайте фронт, идите домой делить землю» докатились до Кавказского фронта. Эта зараза, подобно чумной бацилле, стала быстро распространяться, поражая души даже лучших солдат. Лозунг «мир без аннексий и контрибуций» начал заменяться лозунгом «мир хижинам – война дворцам».[256]

Активными и непосредственными растлителями полка были печальной памяти прапорщик Сидоров, врач Бродский, солдаты Рапопорт, Гросс и Стрижиченко. Считаю не лишним остановиться хотя бы вкратце на их характеристике.

Первый из них – прапорщик Сидоров, прибывший в полк в конце войны, – был часто встречавшийся у нас тип так называемого неудачника в жизни. В этой замкнутой полуинтеллигентной натуре чувственности оказалось больше, чем ума. Он был весь соткан из злобы и порока, и над всем у него доминировала бессмысленная жажда мести. В его словах была сплошная ложь, и это служило ему средством для достижения поставленных им целей.

Ограниченным умом он все же понимал, как нужно бить по больным струнам наполовину распущенных людей:

– Товарищи, – говорил он, – когда я отбывал срок действительной службы в Туркестане, то на второй день службы я получил по зубам от ефрейтора. Как я был тогда наивен. Я пошел жаловаться ротному, и за это получил от него по морде. Вот такая была служба солдата. Сейчас я перед вами в шутовском костюме офицера. Не за горами время, когда весь старорежимный балаган должен будет кончиться. Все зависит от энергии пролетариата, то есть от вас. Мы отчего-то боимся расстаться со старым. Прочь предрассудки, долой наши комитеты. Они чересчур зазнались и подыгрались под офицеров. В другой раз он старался объяснить людям, которые еще не совсем доверчиво отнеслись к большевикам, что последние есть носители чистейшего социализма.

– Не верьте, если вам агенты буржуазии стараются втереть очки тем, что происходящие безобразия в тылу есть будто бы дело большевиков. Все это работа приспешников старого режима, чтобы вас сбить с толку.

Такую же преступную роль вел врач Бродский, с той лишь разницей, что в нем оказалось больше ума и подлости, чем у Сидорова. До переворота Бродский был совершенно незаметным. По внешности это был маленький человечек еврейского типа с лицом, напоминавшим до некоторой степени будущего советского вельможу Троцкого.[257] Приходилось поражаться, сколько в этом маленьком тщедушном создании могло оказаться запасов ненависти, двуличия и жажды крови. В нем было большое умение скрывать чувства, что, между прочим, являлось особенностью его расы. Он ненавидел всех, но это у него маскировалось умиленной улыбкой и приятными словами. Он никогда не рисовался, не любил аплодисментов и никогда не выступал на митингах. Он агитировал, если можно выразиться, частным порядком, но определенно шел к цели, чтобы совратить солдатскую массу. Большей частью он говорил у себя в околотке, расположенном в большой турецкой конюшне.