Валентин Левицкий - На Кавказском фронте Первой мировой. Воспоминания капитана 155-го пехотного Кубинского полка.1914–1917

«За суку и ее сына ты перестань хрюкать, а с кутузкой пока погоди. Руки, брат, у тебя на это коротки».

«Да ты знаешь, кто я такой? Я делегат», – и пошел мне наворачивать таких имен, которых я во всю жизнь не слыхал.

«Вместо того чтобы брыкаться, возьми да помоги нам повозку развести. Ручек своих делегатских не попортишь, а делу будет польза», – сказал. Поругался парень еще, а потом возьми одним махом да оттяни бричку в сторону. Силенкой Бог его не обидел, да и по всему видать было, что конюховское дело он знал не хуже делегатского. Хоть не миром, но все же без драки мы разъехались.

Дальше словоохотливого собеседника я вынужден был остановить от дальнейших его рассказов. Дорога пошла под уклон, и я предупредил его, чтобы он не зазевался на каком-нибудь крутом завороте. К полудню мы были в Кара-ургане, а к вечеру подъезжали к Кепри-кею. Я вспомнил прошлогодние муки, когда я с повозками тащился по глинистой грязи, выбиваясь из последних сил. Сейчас двуколка катилась по прекрасному широкому шоссе. В стороне от него к Араксу тянулись один за другим поезда узкоколейной железной дороги. Свистки паровозов, шум вагонов вносили оживление в эту мертвую и дикую доселе долину. Каких усилий и средств стоили эти дороги! И неужели все это достанется туркам? Я напряг все усилия, чтобы отвлечься от этой тяжелой мысли.

Время двигалось к вечеру. Солнце скоро должно было скрыться за Кеприкейскими высотами. Вдали показался знакомый мыс, идущий к Араксу, за которым лежал Кепри-кей. Мое внимание привлекла доносившаяся со стороны мыса редкая ружейная стрельба. Я не придал этому никакого значения, предположив, что какая-нибудь часть, расположенная у Кепри-кея, ведет стрелковые упражнения. Однако несколько шальных пуль через наши головы озадачили нас. Еще один поворот дороги, и я увидел вдоль шоссе людей, стрелявших в направлении реки. Одни из них стреляли стоя, другие с колена, но большинство применилось к горкам щебня, насыпанного вдоль пути. Когда моя двуколка приблизилась к ближайшей группе людей, то я от них узнал, что они составляли роту запасных, следующих на фронт. Эта рота была одной из тех, которые третьего дня учинили в Сарыкамыше на станции ряд безобразий, убив при этом командира эшелона. Принятые, по словам «власть имущих», энергичные и строгие меры оказались сплошной бутафорией. Зачинщики мятежа и убийцы не только не были арестованы, но над ними даже не было произведено расследования. Революционные власти решили предать этот случай забвению, тем более что бунтовщики через свои делегации изъявили горячее желание следовать на фронт, чтобы там кровью отстаивать свободу.

Стрельба, или вернее, расстреливание патронов велось из озорства. Пули пускались в камни, в телеграфные столбы, в пролетавших птиц и т. п.

Проехав немного вперед, я убедился, что в этой веселой затее деятельное участие принимал сам командир роты, какой-то подпоручик с внешностью распущенного мальчишки. Он лежал на груде щебня, растопырив ноги, и целился в какой-то шест, на котором была прикреплена маленькая дощечка. По всей вероятности, я застал момент состязания подпоручика и его людей в призовой стрельбе, так как после произведенного им выстрела стоявшие вокруг закричали:

– Опять проиграли, это уже третий полтинник!

Признаться, меня вся эта картина возмутила до глубины души. Соскочив с двуколки, я быстрыми шагами подошел к мальчишке-офицеру и как старший потребовал от него остановить безобразие, чинимое им, а также и его ротой. Он вначале смутился, но затем, обнаглев, с сильным кавказским акцентом ответил, что он ничего не видит предосудительного в том, если он с товарищами солдатами решил на привале поупражняться в стрельбе.

– Но вы своей глупой забавой можете кого-нибудь или убить, или ранить, – возмущался я.

– А за этим не сумлевайтесь, – ответил мне грубо один из членов общества состязания в стрельбе. – Кого подцепит, за того и ответим.

Кругом меня стояли нахальные лица, за исключением длиннобородого фельдфебеля, сочувственно смотревшего мне в глаза.

Делать дальнейшие замечания и предупреждения я счел бесполезным, так как мое положение становилось не только неловким, но и опасным. Кольцо любопытных вокруг меня становилось все больше и больше. Однако, не желая показать смущения и боязни, я громко сказал:

– Ваши попустительства, поручик, не пройдут вам даром. Обо всем я в Кепри-кее донесу на вас рапортом.

Затем, быстро повернувшись и пройдя между расступившимися нахалами, я сел в двуколку и рысью последовал своей дорогой. Мой возница несколько раз подозрительно оглянулся назад.

– Того и гляди, что пулю пустят вдогонку, – заметил он. – Не стоит с ними задаваться.

В Кепри-кее я доложил о случившемся начальнику этапного пункта, на что он с горькой улыбкой ответил:

– Хорошо еще, что они палили в воздух. Если бы даже они упражнялись в стрельбе по проходящим людям, то все равно в это проклятое время на них не нашлось бы управы.

Поздно в сумерки запасная рота вошла в село. К этапному пункту подошло несколько солдат. В темноте я разобрал, что на их плечах были носилки, и на них кто-то лежал.

– Кого это принесли? – спросил чей-то голос.

– Своего ротного, – ответило несколько голосов.

– Винтовка у него разорвалась, – добавил один из них. Раненый оказался мальчишка-подпоручик, командовавший 2-й ротой. У него, через несколько минут после моего отъезда, по его небрежности ствол уперся дулом в щебень. Затем произошел нечаянный выстрел, разрыв ствола, и выскочившим затвором ему раздробило нижнюю челюсть.

Для ночевки мне и прибывшему вслед за мной подполковнику одного из Туркестанских полков отвели небольшую комнату в помещениях этапного пункта. Ужинать в столовую нам идти не хотелось, и мы, достав кипятку, решили подкрепиться чаем и имеющимися с собой закусками. Вскоре после начала нашего чаепития подполковник был вызван к коменданту. Через несколько минут он вернулся в возбужденном виде.

– Вы знаете, – начал он, – комендант пункта дал мне предписание вести запасную роту до Гасан-Калы вместо геройски выбывшего из строя подпоручика; как я не отказывался – он все время был на своем. Дожили же мы до хороших денечков. Нам приказывают, а мы смеем только уговаривать. На нас возлагают ответственность, а в то же время солдатне позволяется все, что ей угодно, включительно до самосуда над нами же. Посмотрите – вести из России получаются все ужаснее и ужаснее. Все летит куда-то прахом, а новорожденное и кратковременное правительство продолжает осыпать толпу пресловутыми декретами. У меня сложилось убеждение, что новые министры или определенные негодяи и изменники, или же они все представляют собой полнейшую бездарность при наличии одной их хронической болезни – это тяжелой формы словесной дизентерии.