Владислав Дворжецкий. Чужой человек - Елена Алексеевна Погорелая
Анива – городок, расположенный возле бухты Лососей. Население – пять с половиной тысяч человек; Анива живет морским промыслом, и все его жители – либо рыбаки и рыбачки, либо служащие, приехавшие в местные школы, библиотеки, больницы за северными надбавками. Природа – богатейшая: скалы, гроты, небольшие водопады, сопки, холмы… В городе имеется небольшой кинотеатр «Волна» – десять лет спустя там будут показывать «Бег» с бывшим военным фельдшером в роли Хлудова, и старший сын Дворжецкого Саша закричит на весь зал: «Это папа!». На самом деле бывшее рыбацкое и охотничье поселение Аниву начали отстраивать, превращая в райцентр, где-то в начале 1950-х годов, и молодой специалист Дворжецкий прибыл туда в период расцвета городской жизни: город строился, люди получали жилье в аккуратных приземистых четырехквартирных домах, радовались новой аптеке, библиотеке, детскому саду… В Аниве было много молодежи – для нее устраивались танцы все в том же кинотеатре. Именно на танцах Владислав Дворжецкий познакомился со своей первой женой.
Юная большеглазая блондинка, платье в горошек, белые туфли. Молодой военный приглашает на танец: «Горошек, разрешите вас пригласить…» Позже Альбина Дворжецкая вспоминала, что все годы брака она оставалась для Владислава «горошком» – это было необычно, как необычен был и сам облик военного «с материка», и его привычка задумываться, уходить в себя, отстраняться от действительности с ее суетой и заботами. Вроде как отстраняться-то было некогда: отслужив в армии, Дворжецкий сохранил за собой должность заведующего аптекой, но кроме того подрабатывал в сахалинской больнице по своей основной медицинской специальности – акушерство и гинекология. (Как потом рассказывал друзьям, он присутствовал при родах восьмидесяти четырех младенцев и – отчасти в шутку – уверял, что всегда готов принять нового.) Зная о его театральной семье, начальство обращалось с просьбами написать сценарий для солдатского праздника, провести, как бы сейчас сказали, мероприятие. Дворжецкий никогда не отказывал, режиссировал праздники, ставил любительские спектакли и сам в них играл…
В 1962 году родился собственный сын – Александр. Где тут задумываться? Но и молодая жена – Альбина, и ее мать замечали, что Владислав то и дело как бы «выпадает» из происходящего, отключается от него. На осторожные вопросы: «О чем ты думаешь?» – либо отшучивается, либо отмалчивается. А хочется побыть одному, отдохнуть от семьи, от рутины – уходит на берег, где плещутся вечные волны, где в ясную погоду угадываются очертания заброшенных островов.
А почта с пересадками летит с материка
До самой дальней гавани Союза,
где я швыряю камешки с крутого бережка
Зеленого пролива Лаперуза…
Виделся ли на Сахалине Дворжецкий с Озолиным – неизвестно. Тот в начале 1960-х уже был студентом заочного отделения Литературного института имени А. М. Горького, знал поэтическую Москву, познакомился с «последним акмеистом» С. Городецким… Где-то на материке шла быстрая и далекая от Дворжецкого жизнь, он пытался следить за ней, успевая с трудом – как с трудом успевая за тем, что происходило в семье. В 1960 году у Вацлава Яновича Дворжецкого и Ривы Левите родился сын Евгений; Владислав на известие отреагировал иронически, послав в Горький (теперешний Нижний Новгород) «поздравительную» телеграмму: «Я слышал, у вас опять ребенок?..»
Ирония оказалась пророческой: летом следующего года Вацлав Янович восстановит близкие отношения с дочерью Таней, жившей тогда в Кишиневе, и отправит старшему сыну ее фотографию с краткой характеристикой: «Это Таня. Ей исполнится 15 лет. <..> Она учится в 9 кл<ассе>. Окончила музыкальное училище. Учит английский. Будет поступать в Институт иностранных языков»[43] и приложенным кишиневским адресом – на всякий случай: возможно, он втайне хотел, чтобы дети поладили, чтобы Владислав принял участие в жизни сестры? Вряд ли тот, впрочем, поглощенный собственными семейными хлопотами, ей написал, да и обстоятельства вскоре изменятся. Таня осиротеет, потеряв в четырнадцатилетнем возрасте мать, и переедет в Горький, в семью Дворжецкого-старшего, под неизменно теплое крыло Ривы Левите, сумевшей создать семейный, практически материнский уют не только для Владислава, но и для этой не по годам серьезной и сдержанной девочки[44].
Почему, кстати, в Горький? Потому что в 1958-м, не найдя общего языка с новым главным режиссером саратовского театра, Дворжецкий и Левите приняли приглашение горьковского режиссера М. Гершта и, погрузив вещи на пароход, в течение нескольких дней поднимались по Волге. Там у немолодого уже артиста, дебютировавшего на горьковской сцене не в самой выигрышной роли проходного спектакля («Первый спектакль, в котором был занят Вацлав Янович, – по какой-то советской пьесе, очень плохой, как все понимали <..> роль у него совсем неинтересная…»[45]), начался новый звездный период. Приязнь и признание коллег, спектакли, поставленные непосредственно «под Дворжецкого», преподавание в актерской студии при театре – Горький для Дворжецкого-старшего оказался городом его творческого расцвета, городом его славы; в последующие сорок лет жизни Вацлав Янович будет отказываться от любых приглашений в театры, даже столичные, не желая менять свой устроенный, почти помещичий горьковский быт на чужую и суетную Москву.
У Владислава Дворжецкого пока нет ни ролей, ни сценического имени, ни актерского будущего. Есть – служба, акушерство, работа в аптеке, семья, море с его штормами и штилями, близость Японии, отголоски недавнего лагерного и военного прошлого… Друзья-моряки, сахалинские старожилы, – с ними Дворжецкий однажды уговаривается пойти в море, но накануне отплытия внезапно заболевает и судно отправляется в рейс без него.
В краю, где спорят волны и ветра,
живут немногословные мужчины,
и острова, как будто сейнера,
в Россию возвращаются с путины…
Судя по всему, это был малый рыболовный сейнер типа «МРС-80», № 29 сентября 1960 года он перевернулся и затонул вместе с пятью членами экипажа.
Все смотревшие фильм А. Алова и В. Наумова «Бег» помнят эту финальную сцену: Генерал Хлудов, неподвижно стоящий на побережье в окружении бездомных собак, вглядывающийся в море – как будто в надежде рассмотреть вдалеке что-то, видимое лишь ему, что-то, чему нет возврата. Не то Родину, не то смысл существования… Нельзя утверждать, но, возможно, Дворжецкий в этом случае сыграл самого себя – бесцельно блуждающего по берегу моря, ожидающего друзей, которые никогда не вернутся. Собственное спасение поразило его: если ему суждено было уцелеть, значит, есть – для чего? Значит, его судьба, его
