Джозеф Антон. Мемуары - Ахмед Салман Рушди
Кармен Бальсельс, легендарный, всесильный испанский литературный агент, сказала Эндрю Уайли, позвонив ему из Барселоны, что великий Габриэль Гарсиа Маркес пишет “роман, основанный на биографии мистера Рушди”. Роман, добавила она, будет “целиком написан этим всемирно известным автором”. Он не знал, как реагировать. Должен ли он быть польщен? Но он не был польщен. Стать основой для чьего-то романа? Будь все наоборот, он не чувствовал бы себя вправе вклиниться между другим писателем и историей его жизни. Но его собственная биография, похоже, стала всеобщим достоянием, и если он попытается наложить на эту книгу запрет, можно представить себе заголовки. РУШДИ ЦЕНЗУРИРУЕТ МАРКЕСА. Но что имеется в виду под “романом, основанным на биографии”? Если Гарсиа Маркес пишет о латиноамериканском писателе, на которого ополчились фанатики-христиане, – что ж, удачи ему. Но если он вознамерился залезть ему в голову, это будет незаконным вторжением. Он попросил Эндрю выразить его озабоченность, и последовало долгое молчание Бальсельс, а потом от нее пришло сообщение, что книга Маркеса – не о мистере Рушди. Что тогда, удивился он, означает весь этот странный эпизод?
Габриэль Гарсиа Маркес не опубликовал затем ничего сколько-нибудь похожего на то, о чем говорила Кармен Бальсельс. Но эта история стала солью на ране, которую он сам же себе нанес. Гарсиа Маркес хотел – или не хотел – написать о нем то ли в художественном, то ли в документальном жанре, но сам-то он за весь год – нет, гораздо больше, чем за год – не написал ни строчки художественной прозы. Сочинительство всегда составляло сердцевину его жизни, но теперь периферия, нахлынув, затопила пространство, которое он неизменно оставлял свободным для работы. Он записал для телевидения вступление к фильму о Тахаре Джауте. Ему предложили ежемесячную колонку, которую синдикат “Нью-Йорк таймс” должен был распространять по всему миру, и он попросил Эндрю согласиться от его имени.
Близилось Рождество. Он был вымотан и, несмотря на все политические успехи года, переживал упадок духа. Он поговорил с Элизабет о будущем, о возможности завести ребенка, о том, как они могли бы жить, и почувствовал, что она не в состоянии представить себе безопасную жизнь без полицейской охраны. Он познакомился с ней посреди большой паутины, и паутина была единственной реальностью, которой она доверяла. Если когда-нибудь настанет день, когда охрану можно будет снять, не помешает ли ей страх жить с ним дальше? Это было облачко на их горизонте. Вырастет ли оно в тучу, заполняющую все небо?
Умерла Томасина Лоусон – ей было всего тридцать два. Кларисса проходила химиотерапию. И умер Фрэнк Заппа. Когда он прочел об этом, прошлое кинулось на него точно из засады, и он испытал сильные, неожиданные чувства. Во время одного из их с Клариссой первых свиданий они пошли на концерт его группы The Mothers of Invention в Ройял-Альберт-холл, и посреди вечера какой-то чернокожий парень под кайфом в блестящей пурпурной рубашке залез на сцену и потребовал, чтобы ему дали сыграть с группой. Заппа ни капельки не смутился. “Хорошо, сэр, – сказал он, – и какой вы предпочитаете инструмент?” Пурпурная Рубашка что-то промямлила про трубу, и Заппа крикнул: “Дайте ему трубу!” Пурпурная Рубашка принялась дудеть без всякой мелодии. Заппа немного послушал, потом произнес “в сторону”, как в театре: “Гм-м. Интересно, каким аккомпанементом мы сопроводим эту игру на трубе. Идея! Могучий, величественный орган Альберт-холла!” После чего один из участников группы влез наверх, сел за пульт органа, включил все регистры и заиграл Louie Louie — а Пурпурная Рубашка нескладно и неслышно дудела себе внизу. Это было одно из их ранних счастливых воспоминаний – а теперь Заппы не было на свете, а Кларисса боролась за свою жизнь. (Но хоть работу она не потеряла. Он позвонил ее начальству в агентство “А. П. Уотт” и указал им на то, как нехорошо будет выглядеть, если они уволят женщину, борющуюся с раком и к тому же имеющую общего сына с Салманом Рушди. Позвонили по его просьбе и Гиллон Эйткен и Лиз Колдер, и агентство уступило. Кларисса не знала, что он приложил к этому руку.) Он пригласил ее отпраздновать у них Рождество. Она приехала с Зафаром, улыбалась слабой улыбкой, выглядела затравленной, но, похоже, получила от праздника удовольствие.
Были письма, которые он сочинял и не отправлял, и были письма, которые люди писали ему. Сто писателей родом из мусульманских стран совместно выпустили книгу Роит Rushdie[186] — сборник эссе в защиту свободы слова, написанных на разных языках и переведенных на французский. Сто писателей, которые поняли многое, о чем он хотел сказать, которые произошли из мира, породившего его роман, которые, даже если им не нравилось то, что он написал, были, подобно Вольтеру, готовы защищать его право написать это. Благодаря ему пророческий жест стал открыт всем ветрам воображения, писали в предисловии составители книги, а затем кавалькадой шли голоса из арабского мира, громкие и тихие. Сирийский поэт Адонис: Истина – не меч ⁄ И не схватившая его рука. Мохаммад Аркун из Алжира: Я считаю, что “Шайтанские аяты” надо сделать доступными всем мусульманам, чтобы они на более современном уровне могли размышлять о когнитивном статусе откровения. Рабах Беламри из Алжира: Дело Рушди очень отчетливо показало всему миру, что ислам… продемонстрировал ныне свою неспособность без ущерба для себя подвергнуться какому бы то ни было серьезному исследованию. Фетхи Бенслама из Турции: В своей книге Салман Рушди раз и навсегда проделал весь путь, словно и правда хотел в одиночку побывать всеми теми многообразными авторами, что не могли существовать в истории его традиции. Зхор Бен Чамси из Марокко: Мы должны быть по-настоящему благодарны Рушди за то, что он вновь открыл перед мусульманами мир воображения. Алжирка Ассия Джебар: Этот писатель-принц… неизменно предстает не иначе как нагим и одиноким. Он – первый мужчина, которому выпало жить в условиях, в которых
